– Стой, стрелять буду! – внезапно, из-за спины, уже гораздо ближе, снова раздался голос. Лязг взводимого затвора придал реплике убедительности.
Платон остановился, чуть не упав вновь и медленно поднял дрожащие руки.
«Ну всё, пиздец»
Пульс зашкаливал – он задыхался. В голове снова, перебивая одна другую, роились сотни мыслей. Настойчивее всего наружу лезла почему-то только одна – слова правозащитника с Ютуба: «…если вас избивают в отделении, постарайтесь забрызгать кровью тыльную сторону стола. Так адвокату будет легче доказать факт пыток».
Позади кто-то замешкался – Платон ожидал удара в затылок (совсем как в фильмах), но вместо этого из-под правой руки вынырнул не солдат – солдатик, почему-то одетый в форму советской армии. Видимо, юноша напугался не меньше Платона: окинув взглядом, боец начал нервно тыкать в него чёрным дулом «Калашникова».
– Шагай!
Глава 3
Платон вместе со своим конвоиром шёл по территории НИИ посреди Шуваловского парка. Попали они туда через калитку в заборе, которой, Платон мог поклясться, ещё на прошлой неделе не было – он часто обходил институт по периметру, гуляя в лесу и рассматривая старые, обветшалые постройки: дворцы в неоклассическом стиле и пару выделявшихся на фоне остальных зданий домиков из грубого камня – будто бы привезённых из Выборга или какого-нибудь немецкого городка. Вблизи строения выглядели куда целее.
Асфальтовая дорога, проходившая через весь Институт, поворачивала вправо, к КПП – оттуда как раз натужено ехал грузный армейский грузовик, грозясь задавить Платона. Не доехав до него, машина свернула на пустырь, резко развернулась и затормозила. К ней тут же подбежали два часовых и открыли засов: из кузова выпрыгнул здоровый богатырь – иного слова Платон подобрать не мог – с густой седой бородой.
Одет он был также, как и конвойный: грязно-зелёная гимнастёрка, перевязанная коричневым ремнём, натёртые до блеска кирзачи. Только вот на голове вместо фуражки был чёрный цилиндр со спадавшим на плечи, словно фата, шлейфом – православный клобук. Вслед за ним из кузова посыпали солдаты: в таких же гимнастёрках, но уже гладковыбритые. Вместо пилоток у них были маленькие церковные шапочки чёрной ткани – скуфьи.
Заворожённый этим зрелищем, Платон замер – лёгкий удар прикладом привёл его в чувство. Они направлялись прямо, к главному корпусу – тому самому дворцу Воронцовой-Дашковой, о котором говорил Валера.
Желтая краска, портик с белыми колоннами, ниши, лепнина – скука, словом. Платону он напомнил Пулковскую обсерваторию – только поприземистее. Ну или какой-нибудь провинциальный дом культуры.
Не успели они подойти к гранитной лестнице, как двери с грохотом распахнулись.
– Ты что делаешь?! Что делаешь?! – по ступенькам семенил маленький круглый мужичок в светлом костюме. Он был похож на смесь Михаила Жванецкого и Дени Де Вито – только маленькие блестящие глазки не прятались под очками. Да и волосы были русые.
– Так он это… – замялся солдатик.
– Что «это»?! Что «это», идиот?! – истошно вопил Михаил Де Вито, постепенно приобретая насыщенный пунцовый оттенок – Платон Александрович перед командировкой по парку прогуляться захотел – а ты, имбецил, за ним с автоматом!
Выдав бойцу приказ направляться к ебене матери и подкрепив его порцией отборных ругательств, «костюм» резко повернулся к Платону и окинул его испуганным взглядом. Ярость мгновенно испарилась – он будто сдулся.
– Платон Александрович, вы уж простите, – бормотал мужичок, неистово тряся его руку – Солдатня, она же, сами понимаете. Это он вас так?
– Да нет… Упал. Поскользнулся.
Мужичок издал тяжёлый вздох – не то облегчения, не то ещё большего отчаяния.
– Ну пройдёмте же внутрь, время поджимает.
Глава 4
Они сидели в причудливом кабинете: потолок был невысокий и полукруглый, отчего помещение больше напоминало каземат. Однако, в отличие от подвала, комната была наполнена светом. Он лился бесконечным потоком из окна во всю стену, тоже полукруглого, что было позади восседавшего во главе т-образного стола Михаила Де Вито (он так и не представился). Помещение роскошной некогда усадьбы, о чём говорили изящные кессоны на потолке, было старательно осоветизированно и превращено в ячейку образцового партработника или средней руки чиновника.
Товарищ с жаром вещал о какой-то командировке, новой целине и сапоге советского рабочего – Платону было всё равно. Ему дали пиджак – немного старомодный, но зато чистый, и время, чтобы привести себя в порядок, однако холодная вода не возымела эффекта. И теперь Платон поглощал вталкиваемую в него информацию, пялясь на дату в календаре-перевёртыше: на нём почему-то был выбит профиль не то какого-то древнеримского патриция в обрамлении лаврового венка, не то древнегреческого бога. Двадцать первое августа тысяча девятьсот шестьдесят второго года.