Но бывало, когда умирал великий человек, не проходило часа, как десятки лет были собраны на одной улице. Люди дарили месяцы и годы так же легко, как нищему ломоть хлеба. В те же дни, когда не было дома без потери и семьи без жертвы, люди хотели жить, и жажда к этой жизни была у них буйная.
Едва только замечали на улице трех габаев из главной синагоги, как во всех домах замыкались двери и захлопывались ставни. Но старший габай сказал:
— Святая обязанность возложена на нас.
И они находили людей в амбарах и на задворках. Тупое отчаяние было в глазах у хозяев. Скупость их была безмерна, и подаяния — жалки.
— Эля, — сказал старший габай своему помощнику, — подведи итог. Скоро вечер, и придется идти назад.
— Четыре дня, — ответил помощник, и они переглянулись. — Что делать?
Но младший габай указал им на дом Ицхока-Лейба, литинского сойфера.
— В этом доме двери не заколочены и окна не задернуты занавесями. Здесь есть милосердие.
И они вошли. Но, кроме девушки и старухи матери, в доме не было никого.
— Девушка, — спросил старший габай, — где твой отец?
— Он уехал в Проскуров.
Потом она сказала:
— Отец повелел мне говорить за него с домохозяевами. Что вам нужно?
— Девушка, — обратился к ней старший габай, — равви Акива умирает. Вот наш список. Мы взываем к твоему милосердно…
Он хотел еще говорить, но она поняла.
— Господа, — сказала она. — Я…
Они отвели глаза, потому что она разодрала на себе кофту.
— Господа, — сказала девушка. — Я отдаю всю свою жизнь.
Видя, что они молчат, она возвысила голос:
— Она не нужна мне. Но вам-то ведь все равно. Запишите сто один год — мне всего девятнадцать лет.
— Евреи, — закричал старший габай, — в этом доме обитает горе!
Но младший габай схватил его за рукав, и слова его были как ледяные глыбы.
— В этом доме есть милосердие. Будь благословенна, женщина.
И он сделал росчерк в книге и захлопнул ее.
В наши дни никто не верит в чудеса. Наше поколение говорит, нет чудес, и убеждает нас в том, что, когда евреи проходили через Чермное море, был большой отлив. Случай создает молву о чуде. Пусть так. Значит, в ту пятницу суждено было быть неожиданной случайности. К вечеру равви встал, как будто бы ничего и не было.
Голова его была свежа, и шаг спокоен.
Старая Малка перестала раскатывать тесто и растирать мак — она обтянула голову шелковой косынкой и зажгла субботние свечи.
Равви Акива пошел в синагогу. Десять слуг ступали впереди. Одиннадцатый слуга вел равви под руку.
Было на улице светло — от выпавшего снега, молодой луны и ясных мыслей в голове.
И все видели равви Акиву, и каждый думал о себе: «Я исполнил свой долг. Я сделал все, что мог».
И все радовались, ибо равви был опять похож на потускневшую радугу.
Равви шел в синагогу, и шаг его был спокоен.
Но в переулке, где баня, он услышал женский плач и остановился. Он прижался к стене и послал слугу.
— Йойна, пойди узнай, в чьем доме плачут над изголовьем мертвеца. — Ибо он знал, что так плачут только по усопшим.
Йойна не возвращался десять минут, и равви понял, что не освящать ему эту субботу в синагоге.
Когда же он пришел и на лице его была тревога, равви уже не сомневался в том, что быть большому несчастью.
— Равви, — сказал Йойна, — умерла девушка, отдавшая тебе свою жизнь.
И он закусил зубами бороду, ибо спохватился: он сказал, что говорить не надо было.
— Имя этой девушки? — закричал Акива.
Йойна молчал.
Акива ударил его по руке и захрипел:
— Имя этой девушки, Йойна?
— Нехама, дочь Ицхока-Лейба, сойфера из Литина.
Равви неслышно упал в снег.
Последние слова его были:
— Господи, за что? Ты продлил мне жизнь за грех моего сына. Она не нужна мне.
Теперь вы понимаете, почему пятница для меня горчицы горше.
В этот зимний день прошлого года милосердный Хмельник потерял своего равви, а я — свою дочь.
Обо всем я узнал у Йойны неделю спустя, когда я вернулся из Проскурова.
Вы не удивлены, и я вижу по вам, что вы успели догадаться, кто был Ицхок-Лейба, сойфер из Литина.
1923–1924