— Он не знает о нашем возвращении на родину, — сказал Гордон. — Сегодня мы с Гублером ему напишем. Я и не мечтал, что моя жизнь вдруг так хорошо повернется… Работа адвоката оказалась удачной, и Гублер был вскоре освобожден. Я не успел нарадоваться, как получил весточку из Кадимо, что нам разрешили въезд в Советский Союз. Нас ждут в Биробиджане. Колонисты говорят: «Мы им покажем, что тоже умеем работать. У каждого из нас по два паспорта — две руки, крепких и грубых». Я бы хотел, чтобы ты познакомился с ними: среди них есть прекрасные люди. Они ведь помогли мне включить в список отъезжающих и Гублера. Некоторые думают, что их здесь будут сторониться. Как ты полагаешь?..
Мы вышли из кафе, и, бродя по ясной Одессе, Гордон вспомнил старого колониста. Он был первый, кто захотел домой, но смерть преградила ему дорогу в обетованную страну. Так в древние времена встала она на пути легендарного Моисея. Старый колонист хотел знать, кто живет на даче Ашкенази, в конце Французского бульвара. Я показывал Гордону: дачу еврейской миллионерши соединили с дачей греческого магната Маразли и сделали санаторий для рабочих. Я знакомил его с шахтерами, в задумчивости бродившими над красноватым обрывом, заросшим ароматным терновником и высокими полынными кустами. «Кто живет в доме Блюмберга, Хаеса, Ксидиаса?» — спрашивал перед смертью старый колонист. Я рассказывал Гордону: в доме Блюмберга живут его приказчики и сорок студентов, приехавших из сел. Дом Хаеса также заполнен разным рабочим людом, а во дворце Ксидиаса находится Дворец труда. В магазинах Пташникова, Бомзе и Дубинского по-прежнему торгуют мануфактурой, часами и колбасой; они называются кооперативами… Где бывшие хозяева? Не знаю. Ропита уже нет, есть Советский торговый флот, и им управляет Богун, бывший рабочий. Купаются ли еще в Горячей Луже? Конечно, нет. Ее осушили, а наш народ уже не так глуп, чтоб искать целебных свойств в сточных водах. Сейчас он всюду: на лиманах и на фронтах, на всех золотых, бархатных, изумрудных, отрадных, ясных и уютных пляжах. Играет ли еще Эстер Каминская? Нет, ее не слышно. Далеко уехала или умерла — не знаю. Вряд ли сейчас взволнует кого-либо судьба Миреле Эфрос, гордой хозяйки дома. Но актрису помнят и вспоминают с любовью… Старый колонист спрашивал, что на Бугаевке, на Косарке, на полях орошения? Что ж, Косарка — в цветах, а поля орошения уже не принадлежат болгарским купчикам: там — большой совхоз. Бугаевка по-прежнему сера и неустроена. В Городском театре — украинская опера. Тенор Селявин уже не поет, ушел на покой. Отдыхает от полувековых трудов и главный дирижер Прибик. Старик Столярский продолжает выпускать талантливых мальчиков. Вы, должно быть, слыхали у себя про Эмиля Гилельса и Бусю Гольдштейна. На Джутовой фабрике делают, как и в старину, стальные и пеньковые канаты для кораблей. Дерутся ли там? Не тот рабочий, не те жены, не те игры, не те нравы. Иные школьные товарищи кончили университет; кто ушел в армию, кто стал директором, инженером. А колодец на Мясоедовской, 14, забросали землей и камнями. И дом Маразли, и мельница Инбера, и фабрика Попова, и морские ванны Тригера, и земли Ковалевского, и дачи Прокудина, Синицына, Натансона, Цудека — все принадлежит одному хозяину… Множество перемен, Александр.
— А помнишь, на Слободке было кладбище для самоубийц?
— Городских сумасшедших помнишь? Марьяшеса с его тростью? Хаву, которая с утра до вечера мыла руки? Гершеле Полоумного с его коляской?..
Неожиданно Гордон перебивает наш разговор, полный воспоминаний.
— Когда пароход шел обратно из Яффы, — говорит он задумчиво, — мы не могли насмотреться на команду. Евреи с Молдаванки стали матросами и механиками! Вы, должно быть, привыкли к таким вещам?
— Давно, — сказал я и смутился, разобрав в тоне своего ответа ноты превосходства.
— Черное море не хотело нас пустить, — продолжал Гордон. — Какой ураган! Море не шумело, а вулканизировало. Надо сказать, советские евреи выдержали испытание лучше библейских. Они боролись со шквалом, как великаны. Неужели с тех пор как я уехал, на нашей Молдаванке, среди ее тщедушных обывателей, завелись великаны? Ты видишь, я тебя послушался: снял бороду. Посидим на скамейке. Помолчим. Я хочу написать письмо Ровоаму Висмонту.
Глава двадцать девятая
Каждый из вас, кто посетит Биробиджан, может заехать в колхоз «Наша правда». Он расположен недалеко от областного центра. Вам скажут: дела колхоза идут хорошо. Там, среди ста десяти семейств, вы найдете и земледельцев из Кадимо. Говорят, Гублер женился на амурской казачке, и два народа — русские и евреи — устроили знатную свадьбу, где много ели и пили, так что и по усам текло и в рот попадало. Говорят, танцевали всю ночь, и даже старики отплясывали то комаринскую, то фрейлехс. У председателя сохранились снимки. Вы можете их посмотреть.