Секретарь райкома партии доложил членам бюро, что положение создалось тревожное: из-за дождей хлопок пришлось пересевать. Не хватает площадей и для посевов люцерны.
При этом известии все повернулись в сторону майора Серебренникова. Он понял, чего хотят члены бюро райкома. На левом фланге шестнадцатой заставы есть орошаемый участок.
— Договоримся, — сказал Серебренников, уверенный, что начальник отряда возражать не будет.
— Вот и отлично! — улыбнулся секретарь райкома.
Заозерный не возражал. Поэтому Серебренников несколько изменил маршрут, чтобы иметь возможность заехать к Ярцеву, передать разрешение начальника отряда па посев колхозной люцерны возле государственной границы.
— Выезжайте по холодку,— посоветовал Заозерный, и Серебренников приказал Микаеляну подать машину к пяти часам утра.
Майор сидел в штабе до тех пор, пока Нина Терентьевна не напомнила, что давно пора ужинать.
Дежурный по отряду удивился:
— А я думал, вы дома.
— Случилось что-нибудь? — спросил Серебренников.
— Да нет,— ответил дежурный.— Просто была почта и вам письмо.
Серебренников сразу узнал: письмо из Свердловска, от сына. Он нетерпеливо вскрыл конверт и развернул сложенный вчетверо лист.
Дежурный видел, как просиял майор: должно быть, получил добрые вести.
Серебренников шумно ввалился домой, продолжая сиять. Нина Терентьевна с любопытством смотрела на него.
— Что случилось? — спросила она, поддаваясь его возбуждению.— Нас переводят? Куда?
Он покачал головой.
— Так в чем же дело?
— Вот! — сказал он торжественно, протягивая ей письмо.
Она быстро пробежала глазами торопливо написанные строки. Старший сын Серебренникова сообщал, что в свой первый трудовой отпуск хочет приехать к отцу. В прошлом году Юрий бросил школу и стал учеником токаря. Нина Терентьевна знала, как расстроился Серебренников: надо было кончать десятилетку, тем более, что учиться оставалось последний год. Он давно хотел взять сына к себе, но мать не разрешала. Теперь мальчик приедет. Это хорошо. Поговорят по душам. Письма, конечно, не то.
Нина Терентьевна улыбнулась. Серебренников напряженно следил за ней и облегченно вздохнул, поверив: она тоже рада.
— Но как же так он вдруг решил?
— Значит стал взрослым,— сказала она, складывая письмо.
— Три, нет четыре... Какое там — пять лет мы не виделись! — волновался Серебренников.— Да и то, помнишь, тогда, проездом, были с ним вместе совсем мало...
Она перебила:
— Завтра же переведем деньги. Пусть обязательно приедет!
Он подхватил:
— И Витюшка обрадуется!
Она кивнула, невольно прислушиваясь к тому, что делается в соседней комнате. Но в соседней комнате было тихо.
Тогда она приоткрыла дверь. Никого/ Окно настежь открыто.
— Полюбуйтесь! — Она развела руками.— Убежал. А ведь я говорила: поздно уже.
Серебренников засмеялся:
— Да что ему с тобой делать?.. Вот Юрик приедет, тогда Витюшку не выгонишь из дома.
— Или наоборот,— усомнилась она.
— Пусть наоборот! — согласился Серебренников и услышал, как скрипнуло окно. Он притаился в темной комнате.
— Сдавайся, Соколиный Глаз! Я — Оцеола, вождь семинолов!
Нина Терентьевна слышала возню. Виктор сопел, вырывался.
— Это не честно! — взмолился он наконец.
— Почему не честно? — спросил Серебренников, крепче прижимая сына к себе.— А в окна лазить честно?
— Я тебе что-то скажу, — схитрил Виктор.
— Нет, это я тебе что-то скажу! — ответил майор, отпуская сына.—Знаешь, Юрик приедет.
О Юрие вспоминали часто, и Виктор с гиканьем бросился на веранду:
— Вот здорово, Юрка приедет!
Серебренников пошел за ним:
— Слышишь, мать, Юрка приедет!
Она видела, как он счастлив.
В четыре часа тридцать минут Микаелян остановил газик у квартиры Серебренникова. Майор уже поджидал его.
— А я будить собрался,— сказал шофер, распахивая дверцу.
Газик мчался по холодку легко и бесшумно. Серебренников глубоко вдыхал свежий предутренний воздух.
Машина, петляя, повторяла извилины дороги. Мирное звездное небо поворачивалось к Серебренникову то одной стороной, то другой. Он принял его игру и старался за короткое время, пока машина не свернула, отыскать знакомые звезды, вот-вот готовые раствориться в наступающем дне.
На заставу приехали, когда уже рассвело.