…Однажды в лицо человека, возглавлявшего антикоммунистическую украинскую группу в Мюнхене, выстрелили из газового пистолета. Пять кубиков синильной кислоты вызвали сердечный паралич, но не оставили других следов. Стрелявший проглотил антидот, чтобы защититься от смертельного газа. Дело не получило бы огласку, если бы украинец по имени Богдан Сташинский хранил молчание. Но он рассказал офицеру берлинской полиции, что совершил это убийство по приказу КГБ. Более того, ранее он таким же образом убил лидера другой антикоммунистической украинской группировки.
Информация о расследовании просочилась в Москву через доверенного помощника Гелена — Фельфе. Спецслужбы СССР в ответ развернули пропагандистскую кампанию. Они устроили в Восточном Берлине пресс-конференцию, пригласив западных журналистов. Там бывший служащий организации Гелена рассказал, приводя неопровержимые факты и подробности, как Гелен приказывал ему совершить одно из убийств. Убийством организация Гелена хотела помешать британской спецслужбе готовить украинцев для шпионажа в Советском Союзе.
Это публичное признание сделал Штефан Лиффольц. Он заявлял, что в бытность агентом подвергался запугиванию, но он отказался от убийства и перешел на сторону коммунистов. Сначала он отправился знакомым маршрутом — через баварские Альпы в Австрию, далее в Северную Италию, затем в Норвегию.
…Генерал Гелен имел занятную привычку — копировать чужие жесты. Если Стивенсон склонялся на одну сторону и скрещивал руки, то же самое делал Гелен. Если в разговоре Стивенсон поднимал руку, и рука Гелена поднималась в ответ. Сначала это несколько нервировало Стивенсона, а затем он расслабился.
Гелен пребывал в добром здравии и в прекрасном настроении. Он чувствовал себя спокойно в отличие от многих пожилых людей, пытающихся скрыть свое недомогание. Рука его не дрожала, когда он разливал напитки, и только по своей странной привычке он теребил мочку уха всякий раз, когда это делал Стивенсон.
Вечером после встречи с Геленом Стивенсон бродил по тускло освещенным улицам и по Зеепроменаду. Большие белые лебеди спокойно скользили по темным водам. Нити ярких огней покачивались на легком летнем ветерке над головами танцоров и ресторанных посетителей. Стивенсон пытался проанализировать собственное раздражение. Он чувствовал враждебность по отношению к немцам с тех пор, как его отец годами не объявлялся дома, пропадая в оккупированной нацистами Европе. Тогда, будучи школьником, Стивенсон оказался вместо отца во главе большой семьи. Он чувствовал ненависть, глядя в окно на другую сторону маленькой улочки, разрушенную немецкими бомбами. Но когда настала его очередь сражаться, он отказался стать летчиком бомбардировочной авиации, так как не хотел бомбить мирных немецких жителей.
Стивенсон думал о том, насколько легче и спокойнее для его души было бы поверить в то, что эта нация все же изменилась. Стивенсон вырос с убеждением, что лучший способ вылечиться и вылечить — это забыть. Но как забыть зло, сотворенное нацией, которая и теперь решительно не хотела задуматься о своей совести и никогда не признавала собственных ошибок? Германия слишком легко расплатилась за все преступления повешенными в Нюрнберге. Теперь же немцы стали хвастаться достижениями, которые приписывали нацистскому прошлому, — дисциплиной, промышленным прогрессом, великими военными победами. Стивенсон часто слышал, как образованные немцы, интеллектуалы, повторяли одни и те же слова: «Если бы мы победили в этой войне, нас бы считали великой нацией. То, что на нас повесили ярлык негодяев, — всего лишь следствие нашего поражения».
Стивенсон как-то встретился со своим мюнхенским другом, профессором, чьим хобби являлась журналистика. Это был уже немолодой человек, прекрасно разбиравшийся во всех тенденциях современной Европы. (Не станем упоминать его имя или намекать, кто это такой.) Он был солдатом, участвуя в Сталинградской битве, хорошим солдатом. В Германии в это время насчитывалось 3000 генералов и 320 000 офицеров. Он оказался одним из тех тысяч, переживших советский плен.