Пока Юля вкалывалась катетером в вену, я снимал с пациентки остатки одежды. От девушки здорово таранило ацетоном, особенно изо рта и от трусов. Снимая их я непроизвольно скривился, причём совершенно искренне, в отличии от случая с колоностомой. Вроде бы девушка молодая. Красивая. Голая. Передо мной. Вот только нет менее эротичного зрелища, чем это. Девушка больна, более того – в коме. И надо быть конченым извращенцем, почти некрофилом, чтобы подобное вызывало что-то кроме отвращения.
- Мочевой поставишь сама? – спросил я Юлю.
- Поставлю, – она усмехнулась, – а в чём дело?
- Не люблю я это дело… – я замялся. – Не люблю голых больных женщин. Тем более трогать их за половые органы.
- Зато здоровых любишь, – она засмеялась. – сахар померь тогда.
Это без проблем, это мы быстро. Интуитивно ориентируясь в ящиках сестринского стола, я быстро добыл глюкометр, тест-полоску и иголку от шприца: искать копьё, предназначенное для этой цели, занятие практически всегда бесперспективное. Спиртовой салфеткой по безымянному пальчику, капля крови на полоске...
- Сахар семнадцать и четыре. Далеко не норме, но уже нестрашно, – я раскидал отходы по местам: бумажки и колпачок иголки в «А», тест-полоску и спиртовые салфетки в «Б», а саму иголку утопил в специальном контейнере с дезраствором.
- Мы закончим, иди, Юр, – Тамара Васильевна выдавила двадцатикубовый шприц с лекарствами во флакон с физраствором подключенный к капельнице.
Я кивнул и вышел, подмигнув Юле, заставляющей в ноздри пациентке кислородопровод.
В гнойной палате меня снова ждала работа. Несложная, но муторная и малоприятная: под наступивший вечер шестерым пациентам требовалось поставить клизмы. С другой стороны это лучше чем мыть их вместе с кроватями когда они обосрутся. А делать это в любом случае мне: на то мы и практиканты/волонтёры, чтобы на нас ездить, эксплуатируя и в хвост и в гриву. Заняло это около часа. Потом обошёл всех с ведром, слив мочу из мочесборников и записав показатели диуреза в истории болезни. Сменил перчатки ещё раз и только присел передохнуть, как в коридоре зазвонил внутренний телефон. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять по ком звонит колокол. И верно: через минуту вошла Юля с простынёй в руках.
- Поехали в операционную: парня забирать надо.
- Добро. Сейчас привезу, – я взял простыню у неё из рук.
- А я?
- Останься, я справлюсь. Это работа для одного, – я поцеловал её в щёку.
- Ладно, – она протянула мне маску. – Надень.
Взяв пустую кровать в коридоре, я поднялся на лифте на девятый этаж, через домофон попал в оперблок, миновал красную полосу границы абсолютной стерильности, и, обдуваемый ветром подпорки давлением, вкатился в шестую операционную.
Первое что я увидел – была картонная коробка с жёлтым пакетом. Внутри лежала нога, левая. Нижние две трети голени блестели свежими спилами берцовых костей. Сама голень была абсолютно здоровой и почти целой, а вот ниже была практически каша. Голенстоп представлял собой фарш из мяса, обломков костей и мелких металлических элементов, застрявших в тканях. Мозг автоматически выдвинул версию что имел место взрыв чего-то типа гранаты под днищем автомобиля. В любом случае это не пуля, не дробь, и не готовые поражающие элементы серьёзной противопехотной мины. Потом я поднял взгляд на операционный стол и увидел культю. Из свежего шва торчал кусок резиновой перчатки, использованной в качестве дренажа. Ничего необычного. Проследил взглядом до головы пациента: обычный парнишка, моего возраста. Покрупнее меня, спортивный, светловолосый, нос с горбинкой и в веснушках, ярко видных на бледном, как мел, лице. Пациента уже экстубировали, дышал он сам, мало-помалу приходил в себя, ворочал шеей и постанывал. В голубых глазах стоял туман. Тяжело ему будет, когда придёт в себя. В двадцать лет стать инвалидом – очень тяжёлый удар. Операционная бригада буднично заканчивала операцию: хирург в углу писал протокол операции, анестезиолог-реаниматолог – анестезии, сестра – пересчитывала окровавленные ватные тампоны и собирала инструмент.