- Запахни хайло, чепушило. Откроешь, когда я скажу. Жить хочешь? Кивни если да.
Удивительно, но это произвело эффект – преступник заткнулся, привёл взгляд в осмысленное состояние и кивнул.
Алексей-Степан навис своей немалой тушей над щуплым арестантом.
- Тогда отвечать коротко, по сути, не задумываясь. Сейчас ебани-ка мне доклад, осУжденный – да, он именно так и сказал, с ударением на второй слог, хотя сколько я его знаю, он разговаривал очень грамотно и даже интеллигентно.
- ОсУжденный Сорокин Борис Николаевич, тыща девятьсот восемьдесят третьего года рождения, по статьям два-два-восемь-точка-один и двести десять, срок семнадцать лет, начало срока двенадцатое ноль восьмое двенадцатого, конец срока одиннадцатое ноль восьмое двадцать девятого, гражданин начальник – всё это зек выстрелил как из пулемёта, скороговоркой, ни на секунду не задумавшись.
- Ранее по каким статьям судим?
- Я с лагеря крутанулся, начальник. За гречку стопарнули на семёру. А потом на лагере ко мне подошли, намазали: так и так, есть маза – дорога через кэдээс, типа тёлок даже не шмонают. Находишь заочницу, и она везёт. Я мутанулся: шаболду нашёл и потянул гречки чутарик – себе да пацанам, но не фартануло. Мусора заочницу хлопнули, а меня крутанули вместе с ней. Мне чирик накинули и на полосатик отправили.
Я слушал базлание уголовника и понимал в лучшем случае одно слово из трёх, но Алексей, по-видимому, понимал этот жаргон и лишь удовлетворённо кивал.
- Кто по жизни, Вася?
- Мужик, – Алексей поднимает бровь так, что тяжело раненый уголовник, вжимает голову в плечи. – Козёл я, только рОги обломали. На восемнадцатой строгой зоне писарем у отрядницы был, тут, когда с СУСа вышел – хозяйка сказала: или на швейку, или в строй бригаду. Я выбрал швейку.
- Стоп-стоп… У тебя хмурый по дороге пыхнул, он запалу не подлежит… Хули ты мне пиздишь, что ты козёл?! Ты в петушатнике должен быть! И гадом объявлен!
- Не объявили… Мать берлогу двинула…
- Хуясе… Форма откуда?
- Хозяйка заказ для армии хватанул. Шили… – Борис снова начал терять сознание, на что получил ещё порцию нашатыря в нос, которая его привела в чувство, хотя былая бодрость не вернулась.
- А теперь расскажи, как оказался здесь. Поверю – получишь промедол, больничку, и группу инвалидности. Не поверю – останешься тут – подыхать.
Видимо наркоман поверил, и, собрав в кучу оставшиеся невеликие силы, затараторил:
- С шести утра по зоне глухую серость прогнали, маски типа приехали. Во время развода из-под крыши и со стороны кичи шпалеры хлопали, как мы потом допетрили – мусора отрицалово пошмаляли. Потом маски потянули мужиков в клуб, бараками – по сотне рыл с лихуем, даже смотрягу подтянули, сначала отхуярили, потом потащили волоком. В клубе ждали другие маски, уже с автоматами – мы ещё угарнули с них: откуда автоматы в жилке? Перед нами мусор какой-то начал речь толкать – что есть два варика: зажмуриться прямо щас, или под ихней крышей откинуться – тоже щас, и делать чо скажут. Смотряга очухался малость, встал и сказал, что нет мол, нихуя, не по жизни под мусорское гнулово ложиться – так того на сцену маски притащили, и ихний главный мусор смотрягу на месте обоссал и выкинул в зал. Несколько порядочных заорали за беспредел и стали вскрываться – так с ними мусора даже не базарили – зашмаляли не вставая и всё. Все с такого охуели – шерсть сразу на всё подписалась, мужики тоже, порядочные пытались чутка качать, но после того, как ещё пара арестантов зажмурились, тоже засохли. Наш барак вывели через шлюзы, разделили надвое: тех, кто в армии служил – запихнули в автобусы, а остальных просто нагнали – пиздуй куда хош. Хош разбегайся, хош – оставайся мусоров резать. Тех, кто в армейке был, привезли на какой-то дырявый рынок, где пиконосые мандаринами торгуют. Разбили на группы, дали валыны и накидали: идём мусоров резать и волю кошмарить, типа беспредел приемлем любой, только команды начальников выполнять надо. Дали шпалеры, в робу солдатскую очуханили, что в жилке со склада дизнули и отправили баначить на каких-то типа крутых вояк, тех, что вы щас пошмаляли. И вот мы здесь.