— Нет, — Юля слегка ошалела.
— Тогда повтори что я сказал, и выполняй! — я уже почти кричу, хотя это совсем не в моём стиле.
Губы у девушки дрожат, она мнётся. Надавливаю сильнее:
— Ну?!
— Прямо сейчас иду на автовокзал и еду в Красный, снимаю номер в гостинице на трое суток и смотрю новости, — однокурсница на грани истерики, но ещё держит себя в руках.
Я обнимаю её, прижимаю к себе — никогда мы с ней не обнимались на людях, в институте, но сейчас не до конспирации.
— Молодец, — негромко говорю я ей в ухо. — Только не идёшь, а бежишь, ломая каблуки. Всё, давай скорее. Я тебя скоро найду.
Девушка отстраняется и быстрым шагом идёт к лестнице, оборачивается: мне остаётся только кивнуть ей и отвернуться.
Времени — мало, можно сказать, совсем нет. Аппетит пропал, так что едва надкушенная сладость отправилась в урну, а яблочный сок был выпит залпом. Первым делом запускаем телефонное дерево: СМСка… Переслать другим пользователям… Группе контактов… Отправить… Набить ответ Илье: «не забуду». Удалить все цепочки… В больших коллективах один человек оповещает двух–трёх, и так далее. В нашем случае проще всем оповестить всех.
По пути в кабинет я снимаю халат и скручиваю его вместе с шапочкой в бесформенную кучу. Староста копалась в своём айпаде.
— Соф, мне нужно срочно уйти, придумай Михалне отмазку какую–нибудь, — говорю я, запихивая в рюкзак врачебное облачение, всерьёз раздумывая над тем, чтобы кинуть его на хер тут, забрав только пару вещей из содержимого.
Так, стоп. Отставить панику. Рюкзак недешёвый, да и учебники казённые, так что возьму всё с собой, эти пять килограмм сейчас погоды не сделают.
— Ладно… — она не отрывается от экрана, — ну ты на лекцию то хотя бы придёшь? Я хотела, чтобы ты меня сегодня прикрыл…
Угу, как и вчера, и позавчера, и в субботу… Вечно она только про себя думает, нет, чтобы озаботиться тем, куда я посреди учебного процесса намылился. За что я её только люблю?… Наверное, не за что–то, а наоборот — не смотря на…
— Нет. И ты не придёшь, — на этой фразе её серые глаза наконец отрываются от купертиновского гаджета и смотрят в мои. Сейчас опять выёживаться будет. Фигли я с ней так разговариваю, фигли за неё решаю… Не давая открыть ей рот, я продолжаю: — мне пришла СМС. Мы с тобой приглашены на шашлыки. Сегодня.
— Что? Кто это «мы»? — скандальный тон. Она не поняла, что я сказал и начала выёживаться. Бля… Я оглядываюсь — одногруппницы в аудитории, уже обратили внимание на нашу беседу, а привлекать внимание не хочется… Выделяю голосом.
— НА ШАШЛЫКИ, Софья. Помнишь, разговор у нас с тобой был по осени? НА ШАШЛЫКИ едем СЕГОДНЯ. — Наконец на породистом лице мелькает понимание, а и без того светлая аристократичная кожа бледнеет. Слава те хосспади… — Сейчас ты дождёшься конца пары, осталось всего минут сорок, сядешь в машину, осторожно, по второстепенным улицам доедешь до дома, соберёшь вещи и будешь ждать меня. Ясно?
Соня глотает ком и молча кивает. Не, так не пойдёт.
— Я тебя спрашиваю: ты поняла меня, Семёнова?
Она снова сглатывает и произносит:
— Поняла, Халик.
— Добро, до скорого! — я закидываю ранец на плечо, подхватываю сумку с ботинками и быстрым шагом покидаю кабинет.
Конечно же, Софа никакая не Семёнова, а вполне себе Берсенёва, но иногда, когда требуется серьёзность, я её называю своей фамилией — хотя мы даже не встречаемся.
Кстати забыл представиться: Юрий Солиевич Семёнов, чуть более двадцати лет от роду — это я. До шести лет — Халил Худайберды, через это, для самых близких — Халик. Перед школой родители решили, что проще сменить ребёнку фамилию и имя, чем разбирать потом школьные конфликты. Самый мизер смуглый, черноволосый, с восточным разрезом глаз. Родился я в славном городе Душанбе, который не был родным для моих родителей. Отец — хоть и таджик, отрочество провёл в детском доме в Бишкеке и родным языком для него был русский. Таджикский и киргизский он тоже знал, но совсем чуть–чуть, и почти не применял. В Душанбе он приехал поступать в педагогический институт, а после — смог остаться и начал учить таджикских советских детей русскому языку, а мать–казашка — по распределению приехала из Фрунзе — как молодой инженер–технолог текстильной промышленности. Казахский мама, как и существенная часть казахов, знала довольно слабо, отдавая предпочтение русскому. Вполне логично, что в моей семье всегда говорили на русском — как на языке в равной степени знакомом обоим родителям. А уж когда в Таджикистане началась гражданская война и отец с матерью подхватили годовалого меня в охапку и уехали в Россию, иные языки вообще стали в нашей семье фактически запрещены. Только раз в месяц, в день получки, когда батюшка мой возвращался с работы, пахнувший палёной водкой с копчёным салом и начинал барагозить — я слышал тарабарскую речь. Правда я не уверен, был ли это киргизский, таджикский или какая–то смесь. Ну а следующим утром уже в маминой речи проскакивало что–то нерусское, когда она устраивала ненаглядному супругу мозгоклюйку на больную голову. Думается мне, что это была казахская матерщина, потому что каждый раз, когда я пытался произнести что–то из услышанного, мать меня поднимала на смех и говорила что таких слов нет, и я всё неправильно услышал. Потом мама умерла, и этот вопрос потерял актуальность. Похоронив свою лучезарную Аду, Адилочку, отец, и раньше плевавший на все нормы шариата с высоты дома Советов, горько запил… Впрочем, было это десять лет назад, и это совсем другая история…