Меж тем Окта вылезла из-за руля, сняла шлем и встряхнула головой, раскидывая волосы по плечам.
- Василич, привет! Узнал?
Мужик немного расслабился.
- Саша, из второго дома? – дождавшись кивка, он осторожно поинтересовался:
- А с кем ты?
- С друзьями, мы приехали за моими детьми. Свяжись с Марком Юльевичем, он ведь руководит обороной?
- Да, он, – мужик достал из кармана маленькую восьмиканальную рацию – такими пользуется персонал гипермаркетов.
- На связи Олег с песят третьей квартиры, Марк Юльевич ответь пожалста. Тут эта… приехала Саша Кокорина из второго дома, с ней две машины друзей каких-то непонятных. Саша говорит, за детьми приехала, и вот… что с ними делать-то? – он отпустил кнопку, потом спохватился, снова нажал, и передал: - Приём.
- Впусти их в периметр, я сейчас подойду. Конец связи.
Мда… Через открытую дверь я прекрасно слышал этот блестящий диалог Буратино с Карабасом-Барабасом, благо голос этого самого Марка Юльевича был подстать: низкий, властный и не предвещающий ничего хорошего. Чем-то он мне даже напомнил голос Александра Орта, которым говорил персонаж с позывным Кобра из говнофильма «Чистилище».
Этот самый Буратино Василич с топором отворил нам ворота, запустил во двор и затворил их обратно. Причём именно так: отворил и затворил, с такой важностью и неторопливостью он это делал.
Мрамор скомандовал по рации:
- Всем. Группа, на выход. Оружием не бряцать, мы на безопасной территории, но всё же не на своей.
Покинув бронекапсулу, я наконец смог нормально осмотреться: подготовкой двора к обороне занималось человек тридцать мужиков разного возраста. Они насыпали землю с газонов и из ближайшего сквера в мешки, строили из этих мешков брустверы, как я уже сказал, в неприличном количестве. У меня даже создалось впечатление, что у организатора всего этого действа есть намерение обнести периметр по кругу. Пара мужичков ставили в траве растяжки. Отсюда было не очень хорошо видно, но, судя по всему, это были самопальные сигналки на основе охотничьей ракетницы.
Взгляд в другую сторону заставил мои челюсти сжаться и вспомнить хронику недавних конфликтов: девушки лет шестнадцати делали в пластиковом тазу напалм, мешая бензин со скипидаром, и растворяя в этой смеси пенопласт, огромной кучей валяющийся рядом. Сейчас они загустят смесь до консистенции жидкой сметаны, насыплют туда ещё серебрянку и будут разливать по пивным бутылкам, целый штабель которых стоял рядом.
Мне стало страшно: напалм – это даже не бензин, как на Майдане: бензин жидкий, очень текучий, при попадании на человека, он большей частью своей стечёт на землю, и сбить огонь оставшегося не то, чтобы легко, но по крайней мере, реально. Так же реально и остаться в строю после этого. Собственно события в Киеве это наглядно демонстрировали: некоторые «Беркутовцы» меняли в день по пять комплектов формы и даже больше, но оставались боеспособными. Напалм же – дело другое. Ужасное. Напалм – густой и липкий. Он как смола, налипнет на твою одежду и кожу, продолжая гореть, будет налипать на руки, которыми ты на автомате попытаешься забить пламя, а если добавить кое-какие присадки – лишь веселее загорится при попытке залить водой. На Майдане такие составы не применялись: потому что после первого же сгоревшего заживо милиционера, у любого командира сорвало бы крышу, и он бы посрал с горкой на все приказы пидора Януковича. Майдан закончился бы в тот же день: менты бы сделали из Киева две тысячи тринадцатого года – Пекин восемьдесят девятого, и умножили бы на ноль всё это фашистское стадо. И тогда главную площадь Щеневмерлой Неньки можно было бы переименовывать в Тяньаньмэнь. Ну, мне так кажется, конечно. Если бы у бабушки был хуй, это был бы дедушка. Напалм – слишком страшное оружие, чтобы использовать их в дворцовых дрязгах, которыми и был Майдан. И за себя могу сказать: если хоть одна бутылка этого адского «клинского» полетит в нашу сторону, я устрою тут геноцид, перехуярю тут всех, в том числе этих шестнадцатилетних манда… на моё плечо легла тяжёлая рука. Я вздрогул. Степан.