Человек в черном мундире повернулся к Дороте. Та что-то говорит, гестаповец задает короткие вопросы. Она хорошо говорит по-немецки, ни разу не запнулась. В комнату вошел Лыховский, взял в руки бутылку и вопросительно посмотрел на гестаповца. Тот слегка кивнул, лавочник налил коньяк в рюмки. Немец выпил, снова кивок в сторону Дороты. Та снова что-то говорит по-немецки. Молчание. И тут Юзеф почувствовал на себе тяжелый взгляд «черного». Одновременно прозвучал вопрос по-польски:
— Ты ее муж? — Немец говорит спокойно, тихо, но в его голосе чувствуется сила, уверенность в себе.
— Да. — Юзеф сам не узнает своего голоса. Его все больше охватывает страх. Вот сейчас «черный» кивнет — и эти двое…
— У тебя есть брат?
— Есть.
— Коммунист. — Немец вроде бы немного развеселился. — Отец тоже, — добавил он, и его голос вновь звучит холодно, угрожающе.
— Он порвал с ними, — тотчас же вмешивается Дорота. Она взволнована: что-то получается иначе, чем она рассчитывала.
— Мы знаем… Мы все знаем, — гестаповец вновь обращается к Юзефу, — о вашей семье. Скажи ей спасибо, — махнул перчаткой в сторону девушки, — только ей. И слушай ее. Она неглупая женщина.
Гавкнул что-то своим, и те сразу же направились к дверям. Немец с порога еще раз взглянул на Коваля.
— Не будь глупым, — вновь ласково улыбнулся гестаповец. — С ней не пропадешь. Можешь заработать, платим хорошо, а больше всего за коммунистов.
Лыковский выскочил в прихожую, открыл дверь и согнулся в поклоне. Проводив гостей, вернулся в комнату сияющий и радостный.
— Замечательно! — запел он в восторге. — Все прошло очень хорошо. Великолепно! — Дрожащей рукой налил в рюмки, капли коньяка упали на скатерть. — За наше здоровье! Дорогой пан Юзеф, человек живет один раз.
Ему вторило радостное попискивание Дороты. Она радовалась, как ребенок.
— Юзек, ты знаешь, с кем разговаривал? С самим шефом, лично с самим Хольде. Это самый важный… — Она побежала за закусками, поспешно накрыла на стол. Лыховский вытащил бутылки.
— Сам шеф был с нами любезен, — говорил он возбужденно. — Это надо спрыснуть…
— Ты ему понравился! — выкрикивала Дорота. — Я видела.
Юзеф двигался, как во сне. Неестественно улыбался, что-то им отвечал, поднимал рюмку, чокался. Но алкоголь не действовал. В груди по-прежнему был холод. Ему казалось, что это сон, сейчас он проснется — и все исчезнет. До его сознания не доходило то, о чем говорили Дорота и Лыховский. Машинально поднимал рюмку и пил. Дорота в конце концов упилась, что-то бормотала про себя, цеплялась за мебель, пытаясь встать, но не могла. Лыховский тяжело поднялся из-за стола и, шатаясь, вышел в коридор. Юзеф слышал, как он проверяет запоры на дверях. Дорота с минуту искала глазами лестницу, потом перевела взгляд на Юзефа и с трудом пробормотала:
— Юзек, где ты?
— Уже иду…
— Помоги мне.
Когда они остались вдвоем, Юзеф не выдержал:
— Зачем приходил этот, из гестапо?
— Хольде? Не знаешь? За товаром… У него сегодня будет большой улов… А мы поживем… — пьяно пробормотала Дорота.
— Кого будут ловить?
— Э, какой ты нудный! — скривилась она. — Хольде похватает сегодня коммунистов и этих дураков пана Кораба… Большой улов, Юзек… — Видимо, ей понравилось это слово — улов, так как она повторяла его беспрестанно. — Пан Кораб… Тоже мне пан! Завтра получит у Хольде в зад и будет скулить как собака о своей паршивой жизни. Пан адвокат Тройницкий. Улица Шпитальная, восемь… Дурак. Видершталь тоже дурак. Недешево купишь жизнь, идиот. Здорово подставил тех коммунистов. Я сказала шефу, что это твоя заслуга…
Он с ужасом слушал ее и чувствовал, как его охватывает такая ярость, когда бьют только насмерть.
— Юзек!
Дорота стала стаскивать с себя платье. В ее движениях, в ее готовности самки было столько мерзости, что к горлу подступила тошнота. Дорота позвала его, но он не отозвался, позвала еще раз и сразу же захрапела.
Тогда он подошел к окну, распахнул его и стал жадно вдыхать свежий воздух. Вдруг он услышал топот, потом вспыхнул свет карманного фонаря, раздались хриплые звуки команды, солдаты окружили домик, стоявший в глубине двора, послышались удары прикладов в дверь, крики, а потом выстрелы. Кто-то пытался спастись бегством… Где-то еще дальше тоже началась стрельба.
Юзеф пододвинул стул, сел и оперся локтями о подоконник. Так он просидел до самого утра, вслушиваясь в эту страшную ночь. Он видел, как вели арестованных, били их прикладами и палками. А сам терзался сомнениями, не он ли называл их фамилии. Смерть кружилась над крышами домов Мнихова, тянулась за вооруженными людьми. Он тоже помог ей: указал дорогу…