— Говорил со мной этот Апфельбаум, — мужчина снова потянулся за махоркой, — но я не захотел. Почему? Я работал у Мельцера, было что пожрать…
— А Апфельбаум посылал тревожные сообщения о поголовном вымирании людей. Просил напасть на охрану, а жители гетто помогли бы изнутри. Может быть, так удалось бы спасти хоть часть людей.
— Апфельбаум ходил к раввину, а затем к Мельцеру, — говорил человек изнуренным голосом, — умолял, чтобы старейшины помогли спасти евреев.
Коваль знал: нить оборвалась. Электрику никого не удалось найти. Люди, к которым он обращался, как в рот воды набрали. Словно земля разверзлась и поглотила Апфельбаума вместе с его организацией.
— Раввин говорил, что он, какой-то презренный еврей, не будет совать свой нос в предначертания свыше. Что, в конце концов, значит Апфельбаум в сравнении с господом? А Мельцер собрал нас и сказал, что в эти тяжелые времена нельзя дразнить немцев и тем самым навлекать несчастья на всех. Он хочет спасти только послушных воле бога людей. Пусть же власти возьмут на работы Апфельбаума и его товарищей. На следующий день пришли жандармы.
«Наверное, расстреляли их всех за еврейским кладбищем», — с горечью подумал Коваль.
— А потом, — человек запнулся, помолчал минуту, — вскоре после этого стали сгонять людей улица за улицей, строили в шеренги и сортировали. Молодой высокий немец в черном мундире махал перчаткой: направо — жизнь в лагере, налево — смерть. Махнул — и налево пошла моя жена. А Мельцер при этом не проронил ни слова.
Ковалю рассказывали о том, как по пыльной дороге тащились сгорбленные старики, больные, иссушенные голодом дети, полные отчаяния женщины. Во главе их, облаченный в торжественные одежды, шел раввин, вознося молитвы за упокой умерших. А за Любавкой есть лесок. Раньше был местом гуляний. А теперь около сотни евреев рыли там могилы…
— А потом брали всех подряд, — продолжал человек, — строили на улице Цегельняной и тех, кто был с правой стороны, уводили. В тот вечер Мельцер последний раз выдал суп и сказал, чтобы все шли по домам. По домам… Именно в тот вечер эсэсовцы принялись за нашу улицу. Я сидел у Мошка и ждал. Чего ждал? Какая разница… В полдень к Мельцеру на обед приехали гестаповцы. Им подавали две дочери, старшая играла на фортепьяно, ибо Арнольд любил музыку. После кофе созвали всю семью и прислугу. Сказали, что им понравился обед, что такую рыбу, рыбу по-еврейски, им уже есть не придется. Затем Арнольд вынул пистолет и всех убил…
Мужчина помолчал.
— В лагере в Липицах, — начал он снова, — более сотни людей.
— Что вы там делаете?
— Строим бараки.
— А что будет, когда закончите?
— Не знаю. Видимо, всем будет конец.
— Как вы попали сюда?
— Сын Лойзы-водовоза сказал, чтобы я искал Шимека Козека.
— Почему именно его?
— Я знаю Лойзу с давних пор. Он сказал, что Шимек может мне помочь.
— Большая охрана в лагере?
— Человек двадцать.
— Слушай. — Коваль подвинулся к собеседнику, понизил голос. — Хотите сражаться, чтобы мстить за ваших?
— Как тут сражаться?! — вздохнул мужчина.
— В лесу, с оружием.
— А где взять это оружие? И как уйти в лес? Кто нам поможет? Сегодня трудно спрятать одного еврея, а тут добрая сотня.
— Речь идет не о том, чтобы прятаться, а о борьбе.
— Откуда мне знать?
Человек не верил ни в себя, ни в кого другого. Он хотел только одного: спрятаться, стать невидимым… Коваль, посасывая трубку, смотрел на беглеца. Прикидывал, что ему делать. Связной еще сегодня доберется до Кленовиц и завтра приведет сюда Михала. Шимек здесь, под рукой. Роман тоже.
Коваль ждал, когда все будут в сборе, и обдумывал, как лучше и доходчивее изложить товарищам суть дела. Роман уже был здесь. Он скорее напоминал сельского учителя, чем партизана. Только очень немногие, включая Матеуша, знали, что Роман два года воевал в Испании, был тяжело ранен, едва выжил. С большими трудностями вернулся в Польшу. Человечный мужик, но и твердый одновременно. А какая забота о людях! Тщательная подготовка операций приносила свои плоды: до сих пор ему удавалось обходиться без серьезных потерь. Когда-то он настойчиво требовал от Козы увеличить снабжение отряда. И в то же время, несмотря на скудность обеспечения, застрелил партизана за то, что в Буковице тот ограбил одинокую вдову.