— В ограде найди лопату — Не оборачиваясь бросил я через плечо Михасю — Нужно посмотреть, что случилось. Живей!..
Подстёгнутый окриком, Мишка побежал в ближайший дом и принёс две лопаты, какими народ ворочает навоз, копает картошку. То, что собирались делать мы, в рамки мирного мировоззрения не укладывалось. Вдвоём мы за полчаса расширили ров и сняли тонкий слой земли с братской могилы, а это была именно она. Все жители деревни лежали тут, сложенные друг на друга: женщины, дети, мужики. Кто–то аккуратно собрал трупы по дворам, а потом уложил их в ров, пересыпав каким–то белым порошком. Ни единой раны, ни одного пулевого отверстия я не заметил. Кто бы это не сотворил, скорее всего применили какой–то газ, запах которого до сих пор чувствовался в деревне. Я повернулся к напарнику, Мишка был бледен, но шок уже отпускал понемногу.
— Газом деревню потравили, потом собрали трупы и прикопали за околицей. Скорее всего от леса, метров со ста двадцати. Миномёт или ручное оружие, вроде подствольников. Танк, вертушку или бронетранспортёр, люди бы заметили и попытались укрыться. А так: неслышно подошли и одним — двумя залпами накрыли всех.
— Этого не может быть, бред какой–то!..
Мишка снова вскочил и бросив карабин стал ходить взад–вперед, лихорадочно вытирая руки о штаны. При этом в ров он старался не смотреть, постоянно отводя глаза в сторону. Остановившись и достав из нагрудного кармана чёрной куртки с эмблемой и атрибутикой нашего агентства, початую пачку сигарет «ПётрI», он жадно закурил, оторвав предварительно фильтр.
— Газ точно какой–то новый, с приличной концентрацией — Словно бы чужим спокойным голосом продолжал я — Люди умерли сразу, кто где был. А рассеялось всё через час с небольшим. Трава на дальнем лугу даже не пожелтела и тут всё зелёное.
— Ты что, железный?! — Мишку трясло, словно в лихорадке — Люди погибли, тут человек сорок лежит!..
— Тридцать восемь — Поправил я приятеля поднимаясь с колен и беря лопату в руки — Из них десять ребятишек, двое маленькие совсем…. Давай закопаем могилу, потом заводи трактор и поехали на трассу, нужно до города добираться и обо всём ментам рассказать.
Я вынул мобильник и включив фотокамеру сделал несколько снимков. Слова в наше время высоких технологий штука дешёвая. А так любой мент хотя бы из страха перед уликами, быстрее пошевелится и смерть крестьян начнут расследовать без проволочек. Если конечно, я ошибаюсь и имеет место какой–то чудовищный по своей нелепости несчастный случай я не… Бред, бред! Чёрт возьми, крутейший бред лезет в голову!
— Но если это газ… думаешь, военные, что на вертушках пролетали?
Михась уже успокоился, крепкий мужик, но малость непривычный, это нормально. Подобрав карабин приятеля, я протянул ему оружие и принялся закапывать могилу, последней я как мог бережно уложил уже окоченевшую руку маленькой, лет шести, девочки. Чихнул и завёлся движок колченогого трактора, я запрыгнув в кабину встал на подножку рядом с водительским местом. Мишка угрюмо вёл трактор, переваливающийся по колее словно утка. Весь обратный путь мы проделали в молчании, увиденное просто не укладывалось в голове. Через полтора часа, когда солнце уже жарило во всю, мы с трудом вывернули на трассу, метрах в двадцати от места завала. По узкой тропке прямо к стоянке колонны подъехать не дали плотно стоящие к шоссе деревья. С места где стояла головная машина тянуло дымком костра, пахло чем–то съестным. Мишка, позеленев лицом высунулся в форточку и его вырвало, от чего трактор опасно рыскнул влево, чуть не съехав снова в лес. Я спрыгнул с подножки и махнув приятелю как будто ничего особенного не случилось, показал на завал:
— Трос у Варенухи возьми, верхонки у меня в багажнике вместе с фомкой. Щас народ поест и пойдем завал разгребать. Про трупы пока молчи, не стоит панику наводить. Растащим деревья, потом введём народ в курс дела. Увидев трактор, артельщики побросали всю снедь и принялись расспрашивать, как нам удалось сговориться с крестьянами. Но Михась молчал, а я молча присел к разведённому в стороне от дороги костру и наложил себе полную миску макарон с тушёнкой, чтобы пресечь любые расспросы. Напарник ничего на этот мой жест не сказал, просто ушёл к своей фуре и залез в кабину. Что я мог сказать убитому всем произошедшим парню, которому довелось за раз увидеть такое количество покойников, сколько он бы не навидался и за всю жизнь? Утешать других я не умею, а от аллергии на мертвечину вылечился ещё в 95–м, когда трупы на улицах одного южного города, были что опавшие листья по осени: их было до фига и они жутко воняли. Дня не проходило, чтобы с трудом запиханная в желудок хавка, не просилась обратно. Спустя какое–то время, просто притерпелся, отстранился и зачерствел душой. Созерцание чужой смерти сделало не то чтобы равнодушным к своей собственной, отнюдь. Просто пришло внутреннее понимание, что смерть, это часть жизни, которая непременно произойдёт, какие бы чувства ты к ней не питал. Деревенским ещё повезло умереть тихо, без мучений, но само собой, я им не завидовал. И ещё один урок я выучил на войне: как бы плохо тебе не было, никогда не отказывайся от еды, если есть возможность подзаправиться. Часто голодать приходилось неделями, а уж про горячее только мечталось и мнимый запах куриного супа, бывало доводил до исступления.