— Я это к чему веду. К тому, что вам опасаться нечего, вы долетите благополучно и будете живы и здоровы.
— Извините? — намекающе спросил Паштет.
— Просто я завалился там, на Московском. Из первой клинической смерти меня вытащили скоростники. Потом было еще три — уже в отделении реанимации. Как видите — выжил. Но после этого у меня странная особенность появилась — я вижу по лицу человека, будет он жив в ближайшее время или с ним произойдет печальное. Сам понимаю, что звучит достаточно нелепо, но что есть, то есть.
— Маска смерти? — недоверчиво хмыкнул Паша.
— Можно сказать и так. Во всяком случае осечек у меня пока не случалось. Сначала я успокаивал себя тем, что опытный врач интуитивно видит признаки болезни у собеседника и, в принципе, профессиональный опыт у меня достаточно большой, но это никак не объясняло случайных инцидентов, типа убийства в другом городе известного деятеля, соматически здорового полностью, да и виденного мной сугубо в телевизоре. Как вы понимаете, тут весь медицинский опыт бесполезен, пули — никак не болезнь.
— Отравление свинцом — кивнул головой Паштет, полагая, что все-таки может быть тут есть психиатрия. С другой стороны страх как-то обмяк, усох и стал почти незаметным. Впрочем, может быть это было результатом разговора, отвлекшего от самоедского нервничанья.
Странный собеседник усмехнулся.
— Вам стало легче? — спросил он. Паштет ненавидел общаться с незнакомыми людьми, но тут тон был примирительный — и да, проклятая аэрофобия разжала клешни, как ни странно.
— Пожалуй — кивнул головой Паша, прислушиваясь к своим ощущениям.
— Болтовня в полете — отличное средство от страха. Особенно, если в этой болтовне есть капелька непонятного, но не слишком большая, чтобы не заставлять уж слишком сильно думать — усмехнулся старичок.
— Я и не думал, что со стороны заметно — пробурчал Паша.
— Бледность, вцепившиеся в подлокотники пальцы, одышка… Достаточно характерно. Интересно то, что в целом ряде фобий боязнь полета — самая молодая по возрасту и потому с ней справляться проще, чем с вколоченными издавна — той же боязнью пауков или высоты, или боязнью пространств. Вы ведь не боитесь ездить в лифте? — спокойно глянул странный старичок.
Паштет кивнул, думая о том, что собеседник может быть и не в себе, а может и сам опасается летать, но во всяком случае говорит непротиворечиво и да — сидеть в этом кресле стало как-то удобнее.
— В итоге получается, что это банальная боязнь смерти, не более того. Просто ваши датчики сигнализируют вам о непонятностях — смене давления вокруг, слишком быстром перемещении вашего тела в пространстве — это непривычно, а все непривычное пугает и настораживает. Сам же самолет, да и полет в общем ни при чем.
— То есть вы считаете, что смерти бояться не надо? — уточнил Павел у старичка.
Тот пожал плечами.
— Боятся всегда незнакомого, непривычного. У вас ведь есть интернет?
Паштет кивнул, усмехнувшись. Конечно, интернет у него есть.
— Так вы, наверное, видели сотни раз всякие видеозаписи номинантов на премию Дарвина? Когда любому нормальному человеку ясно с самого начала, что трюк кончится крайне плохо, но исполнители фортеля лезут к своему финалу совершенно бесстрашно? И что характерно — дохнут, так и не поняв, что с ними произошло? Такого добра во всех развлекательных порталах полно, да и самих таких порталов масса, так что должны бы видеть — уверенно сказал старичок.
— Конечно, видел — согласился с очевидным Паштет. Уж чего-чего, а идиотов в мире мешком не перетаскать и сетью не переловить.
— Вот и получается, что страх смерти — он скорее у людей не инстинкт самосохранения, потому как с инстинктом бороться крайне сложно, он, как вы, молодые люди, любите говорить, прошит в матрицу, а чересчур развитое воображение. Нет воображения — нет страха смерти.
— Эко вы повернули. А вот после ваших четырех смертей — вы перестали ее бояться? — неожиданно для самого себя спросил Паштет.
Старичок вдруг задумался.
— Интересный вопрос — признал он. Помолчали немного.
— Знаете, пожалуй, перестал. Нет, хочется в этом мире побыть подольше, семья, знаете ли, работа неплохая, вообще жить интересно, да. Но чтобы бояться, как раньше — пожалуй что — нет. Страшно умирать долго и болезненно, зная, что выздороветь невозможно и будет только по нарастающей, все хуже и хуже, но это же не смерть, это боязнь долгой боли. И тут еще и тот момент, что мне кажется, я видел другие возможные миры, знаете ли, когда помирал раз за разом. Нет, как врач я прекрасно понимаю, что этому есть объяснения в виде аварийной работы мозга в терминальной стадии, бреда, сна и так далее.