— И вы полагаете, ваше сиятельство, что он вернет вам долг? — спросил он.
— Уверен в этом, — ответил князь.
— Раз уж мы коснулись этой темы, — вмешалась в разговор княгиня Бутера, — признайтесь, господа, нет ли среди вас еще кого-нибудь, кто видел Паскуале Бруно, разговаривал с ним? Обожаю истории про разбойников; слушая их, я положительно умираю от страха.
— Его видела также графиня Джемма Кастельнуово, — заметил албанец.
Джемма вздрогнула; все гости вопросительно посмотрели на нее.
— Неужели это правда? — спросил князь.
— Да, — ответила Джемма дрожащим голосом, — но я забыла об этом.
«Зато он ничего не забыл», — прошептал про себя молодой албанец.
Гости окружили графиню, но напрасно она попыталась избежать расспросов: пришлось и ей рассказать о сцене, с которой мы начали эту повесть, описать, как Бруно проник в спальню, как князь стрелял в него, как Паскуале явился в день свадьбы и убил из мести мужа Терезы; эта история была страшнее всех остальных и глубоко взволновала слушателей. Холодом повеяло на собравшихся, и, не будь всех этих нарядов и драгоценностей, трудно было бы поверить, что присутствуешь на празднестве.
— Клянусь честью, — воскликнул капитан Альтавилла, первым нарушив молчание, — бандит совершил только что величайшее свое преступление — испортил праздник нашего хозяина! Я готов простить ему другие злодеяния, но этого простить не могу. Клянусь своими эполетами, что отомщу ему. С этой минуты я буду без устали преследовать его.
— Вы это серьезно, капитан Альтавилла? — спросил албанец.
— Да, клянусь честью! И заявляю перед всем обществом, что ничего так не желаю, как встретиться лицом к лицу с этим бандитом.
— Что ж, это вполне возможно, — холодно проговорил албанец.
— И тому, кто сведет меня с ним, — продолжал Альтавилла, — я обещаю дать…
— Бесполезно назначать награду, капитан, я знаю человека, который безвозмездно окажет вам эту услугу.
— А где же я встречусь с этим человеком? — спросил Альтавилла, пытаясь насмешливо улыбнуться.
— Соблаговолите следовать за мной, и я обязуюсь свести вас с ним.
С этими словами албанец направился к выходу, как бы приглашая капитана следовать за ним.
Капитан помедлил немного, но он зашел слишком далеко, чтобы отступать: взгляды всех гостей были прикованы к нему; он понял, что малейшая слабость погубит его в глазах общества, к тому же он принял это предложение за шутку.
— Что ж! — воскликнул он. — Чего не сделаешь ради прекрасных дам!
И капитан последовал за албанцем.
— Знаете ли вы, кто этот молодой синьор, переодетый албанцем? — спросила дрожащим голосом графиня у князя Бутера.
— Нет, клянусь, — ответил князь. — Кто-нибудь знает его?
Гости переглянулись, но никто не ответил.
— С вашего позволения, — сказал Паоло Томмази, поднося руку к козырьку, — я знаю, кто это.
— Кто же он, отважный бригадир?
— Паскуале Бруно, ваше сиятельство!
Графиня вскрикнула и лишилась чувств. Это происшествие положило конец празднеству.
Час спустя князь Бутера сидел в своем кабинете за письменным столом и приводил в порядок какие-то бумаги, когда к нему вошел торжествующий дворецкий.
— В чем дело, Джакомо? — спросил князь.
— Я же говорил вам, монсиньор…
— Что именно?
— Вы только поощряете его своей добротой.
— Кого это?
— Капитана Альтавилла.
— А что он сделал?
— Что сделал? Ваше сиятельство, конечно, помнит о моем предупреждении. Я не раз говорил, что каждый раз он кладет себе в карман серебряный прибор.
— Ну, а дальше что?
— Прошу прощения! Но ваше сиятельство ответили, что, до тех пор пока он берет лишь свой прибор, возражать против этого не приходится.
— Помню.
— Так вот сегодня, ваше сиятельство, он взял не только свой, но и приборы своих соседей. Мне недостает целых восьми приборов!
— Тогда дело другое, — сказал князь.
Он взял листок бумаги и написал следующие строки:
«Князь Эрколе Бутера имеет честь довести до сведения капитана Альтавилла, что больше не обедает у себя дома и лишен в силу этого непредвиденного обстоятельства удовольствия видеть господина Альтавилла за своим столом, а посему просит его принять скромный подарок: он хоть немного возместит тот урон, который это решение наносит его привычкам».
— Вот возьмите, — продолжал князь, вручая пятьдесят унций[11] дворецкому, — вы отнесете завтра и письмо и деньги капитану Альтавилла.