На шхуне находились триста захваченных негров, восемнадцать из них оказались мертвыми, еще дюжина умирающих от болезней и голода лежала под фок-мачтой.
— Поднимите невольников наверх, — распорядился Дэн Ларримор. Ни его застывшее лицо, ни суровый голос ничего не выражали. Он смотрел, как их вытаскивают из узких люков, — одни падали на палубу и оставались лежать неподвижно, издавая слабые стоны, другие еле-еле ползли к сточным желобам и лизали соленую воду почерневшими, распухшими от жажды языками.
Больше половины невольников были дети. Мальчики и девочки от восьми до четырнадцати лет, схваченные людьми своего цвета кожи и проданные в рабство за горсть фарфоровых бус или дешевый нож. Юные, беззащитные существа, не совершившие преступлений против человечности, но представляющие собой выгодный товар, нужные, чтобы растить и убирать сахарный тростник и хлопок на богатых плантациях в далеких землях. На Кубе и в Бразилии, в Вест-Индии и Южных Штатах Америки.
«А мы еще смеем называть себя христианами! — со злостью думал Дэн Ларримор. — Обладаем дьявольской наглостью отправлять к язычникам миссионеров и вести с кафедр ханжеские проповеди. Половина жителей Испании, Португалии и Южной Америки зажигает свечи перед образами, воскуривает ладан, ходит на исповедь, но глуха душой к священникам, церкви и статуям Пресвятой Девы. Как это мерзко! До рвоты…»
Ошеломленная, исхудавшая негритянка проковыляла к лееру, держа в руках тельце ребенка с проломленным черепом. Увидев, что эта ужасная рана еще кровоточит, Дэн спросил:
— Как это случилось?
Женщина покачала головой, и он повторил вопрос на ее родном языке.
— Мой сын плакал, когда приблизился ваш корабль, — прошептала женщина запекшимися губами, — и надсмотрщик, боясь, что вы услышите, стукнул его ломом.
Она отвернулась от лейтенанта и, перегнувшись через леер, бросила тельце в море. Потом, прежде чем Дэн успел остановить негритянку или хотя бы догадаться о ее намерениях, взобралась на леер и прыгнула следом.
Голова ее появилась на поверхности всего лишь раз, и тут воду рассек черный треугольный плавник. Вода забурлила, на ней появилось расплывающееся темное пятно. При свете дня оно было бы красным. Потом акула скрылась, а с ней и женщина. Вскоре мертвых стали отделять от живых и бросать за борт, а мусорщики глубин разрывали их на части и утаскивали вниз.
Со шхуны спустили шлюпки, и ее злополучный груз — ошеломленных, апатичных людей, уверенных, что они просто переходят от одних жестоких владельцев к другим, возможно, еще худшим — переправили на — «Нарцисс» под аккомпанемент пронзительных угроз их недавнего хозяина.
Капитан шхуны Яростно бушевал, призывал проклятья на головы всех военных моряков Британии, кричал, что зовут его Питер Феннер, он американский гражданин, и коварный Альбион дорого заплатит за обстрел его судна. Однако судовой журнал на шхуне велся по-испански, в ящике лежали флаги доброго десятка разных стран, а из документов следовало, что капитана зовут Педро Фернандес, и страна его постоянного проживания — Куба.
— Как вы намерены с ним поступить? — спросил лейтенанта корабельный врач, потягивая бренди из бутылки, обнаруженной в капитанской каюте. Он, как и рулевой, впервые сталкивался с реалиями работорговли. — Если доставить обратно на Занзибар, этого типа продержат там с месяц, а потом отправят, к примеру, в Лоренсу-Маркиш, где его встретят как блудного сына и отпустят, даже не оштрафовав. А идти в Кейптаун у нас не хватит угля.
— Знаю. И поэтому оставлю его здесь.
Капитан шхуны нагло улыбнулся и сказал через плечо своему старшему помощнику по-испански:
— Видишь, Санчес? Они ничего не могут поделать, задержать нас — кишка тонка. Когда уплывут, вернемся и наберем еще рабов. Эти свиньи ни о чем не догадываются. Рог Dios![4] Что за дурачье эти англичане!
Лейтенант Ларримор улыбнулся в ответ, правда, не очень любезно, и ответил на том же языке:
— Но все же они знают испанский — к вашему глубокому сожалению, не так ли, сеньор Перро[5]?
Потом повернулся опять к врачу и продолжал, как ни в чем не бывало:
— Мы далеко от земли, и ветер, кажется, утихает снова. Я утоплю его шлюпки и конфискую паруса. Оставим ему немного воды и пищи — в тех же долях, что он полагал достаточными для этих бедняг. Согласны?