— Мы словно попали в ловушку, — объясняла она Геро. — Вся наша экономика связана с рабством. И если освободить негров, это будет гибельно не только для нас, но и для них, потому что без рабского труда Юг не просуществует и дня. Мы все разоримся, и кто же станет кормить негров? Одевать, давать им работу? Не северяне-аболиционисты, произносящие благочестивые речи! Выхода я не вижу. Однако временами ощущаю тяжкое бремя на своей совести.
Утешала свою совесть миссис Лэнгли горячим интересом к зарубежным миссиям, верой, что раз уж нельзя освободить порабощенных негров в Америке, то можно сделать многое для улучшения участи цветных рас за океаном. Она дала Геро несколько брошюрок, где описывались ужасы жизни в Азии и Африке. Прочтя их, дочь Барклая Холлиса стала сочувствовать «нашим бедным сестрам-язычницам», участь которых в гаремах и сералях казалась столь же тяжелой, как у любых рабынь.
Геро размышляла над судьбой этих несчастных женщин, и ей казалось несправедливым, что она наслаждается всеми благами свободы в процветающей цивилизованной стране, а миллионы людей в восточных странах обречены жить и умирать в безысходных страданиях из-за отсутствия какого-либо просвещения — крох со стола Богатого Человека. Временами ей даже казалось, что эти безымянные страдающие миллионы: женщины, заточенные в гаремах и сералях, рабы в черных трюмах дау[2] и страдающие от болезней бедняки взывают к ней: «Приезжай в Македонию, помоги нам!..» «Надо научиться ухаживать за больными», — решила Геро. И к ужасу отца, к большому неодобрению родственников трижды в неделю ходила в местную благотворительную больницу. Служащие были рады бесплатной добровольной помощи, а главный врач сказал недовольному отцу, что его дочь не только прирожденная медсестра, но и украшение женской половины человечества. «У нас в палатах, мистер Холлис, много грубых типов, — говорил он, — но видели бы вы, как теплеют их глаза, когда входит ваша девочка. Она способна утешить их, уверить, что они поправятся, а это уже половина успеха. Они прямо-таки обожают ее. Даже самые худшие!»
Но такая похвала не успокоила Барклая, и он продолжал относиться к визитам дочери в больницу с недоумением и неприязнью.
— Если б я знал, что за причуды взбредут тебе в голову, ни за что не пустил бы в Каролину к этим Лэнгли! — брюзгливо заметил он. Он не догадывался, что краткое пребывание в Вашингтоне оказало гораздо большее воздействие на будущее дочери, чем все брошюры Клариссы Лэнгли.
Живущие в столице Крейны устраивали щедрые приемы для своих гостей. Друзья их вращались главным образом в правительственных сферах, Геро могла заводить разговоры со многими, приходящими от этого в замешательство сенаторами и конгрессменами о рабстве и прискорбном положении на Занзибаре, «этом центре гнусной работорговли». Через несколько месяцев ее дядю Натаниэла назначили американским консулом на Занзибар. Барклай заявил брату, что это странное совпадение, но его племянница видит в этом перст судьбы. На самом же деле разговоры, которые Геро вела битый час на вечеринке в доме Лоуэллы Крейн, привели к тому, что в сознании влиятельных гостей фамилия «Холлис» оказалась неразрывно связанной с Занзибаром, и назначение произошло как бы само собой.
Дядя Натаниэл назначению своему не обрадовался, однако сознательность не позволила ему отказаться. И Геро, совершенно не догадываясь, что она к этому причастна, испытывала благоговение и зависть. Невероятно! Занзибар — ее избранный остров!., с дядей едут тетя Эбби, двоюродная сестра Кресси, и Клейн. Только бы… только бы!..
Но о поездке Геро с ними не было речи. Да и отношения между семьями в последнее время стали натянутыми, потому что Барклай внезапно воспылал неприязнью к пасынку брата Клейтону Майо.
В давние времена, на крестинах дочери Барклай горячо отстаивал свой выбор имен. «Погодите! — отвечал он возмущенному хору недовольных голосов. — Она еще заставит парней толпами переплывать Геллеспонт[3]. Моя дочь вырастет красавицей. Вот увидите!»
Да, последнее предсказание оправдалось. Геро действительно стала красавицей. Но без малейшего кокетства, без женских слабостей. «Самая симпатичная девочка в Бостоне, — заметил как-то ее двоюродный брат Хартли Крейн — и самая жуткая зануда!» Когда она праздновала свой двадцатый день рождения — и по меркам тех времен находилась в серьезной опасности быть зачисленной в старые девы — никакого Леандра еще не было и в помине. Разве что красивый пасынок дяди Натаниэла, Клейтон Майо, мог рассматриваться как будущий пловец по Геллеспонту. Многие молодые люди восхищенно заглядывались на Геро. Но только издали, близкое знакомство неизбежно заканчивалось разочарованием и поспешным отступлением; юные бостонские щеголи предпочитали томных, жеманных неженок древнегреческим богиням, которые глядели им прямо в глаза, не признавали застенчивости, обмороков и меланхолии, а флирт считали вульгарным.
3
Геллеспонт — древнегреческое название Дарданелл — пролива между Европой и Азией, который возлюбленный Геро, Лeандр, каждую ночь переплывал для встречи с ней.