Пассажирка
О несчастных и счастливых,
О добре и зле,
О лютой ненависти
И святой любви.
(Константин Никольский “Музыкант”)
Гимнаты! Гимнаты, гимнаты идут. Тоненький голосок торопливо бегущего мальчишки гулким эхом отдавался в широких полутёмных коридорах притихшего дома. А он всё бежал и бежал, заглядывая в пустые тёмные комнаты. Острый холодок страха покалывал его между лопаток заставляя вжимать голову в плечи и всё сильнее прибавлять шаг. Наконец, запыхавшись, он открыл большую, тяжёлую дверь в ярко освещённую кухню. Здесь были все. Отец сидя у стола как всегда занимался своими приборами. Ласково взглянувшая на него мать, стоявшая у жарко пылающего очага. А у тёмного окна расположились две фигуры в чёрных, глубоко надвинутых треугольных шляпах и пыльных синих толи плащах, толи балахонах до земли. Они поворачивают головы, глядя на вбежавшего ребёнка...
И тут мой сон как всегда резко обрывается. Бесчисленное количество раз я пыталась продлить его. Узнать, что же так взволновало и напугало вбежавшего на кухню мальчика в этих, в общем-то, заурядных фигурах в синих, запылённых балахонах. Вот только гипнос отключается всегда на одном и том же месте. У меня есть ещё один сон, который дарит мне гипнос. Но он даже короче, чем предыдущий. Там буквально несколько минут какая-то девочка просто медленно идёт по цветущему лугу. Наклоняется и срывает голубые васильки и белые ромашки. Она неторопливо сплетает их в венок, потом резко поднимает свою головку и устремляет свой взгляд вверх к ярко светящему на безоблачном небе солнцу...
И этот сон так же обрывается. Поэтому я, наверное, так никогда и не узнаю, что дальше случилось с тем мальчиком, или что же заставило девочку так быстро поднять голову, и что она увидела там в вышине. Да, а ещё, кому она плела этот венок. Эти сны остались единственным развлечением в моей тюрьме. Ибо я пленница. Я заперта в одной из кают погибшего космического корабля, дрейфующего где-то далеко за пределами обитаемой вселенной. Я не знаю, остался ли ещё кто-то в живых кроме меня. Переборка в моей каюте наглухо задраена и искорежена вместе со стеной так, что вряд ли без посторонней помощи я когда-нибудь смогу выбраться за её пределы в общий коридор. Что творится за переборкой, я не знаю.
На моё счастье в каюте всё ещё исправно работает регенератор. Так что воздухом, пищей и водой я обеспечена. А вот с развлечениями туговато. Гипнос в момент столкновения почти вышел из строя. В его памяти чудом сохранились лишь два обрывка сна из того бесчисленного калейдоскопа снов, которые он мне предлагал ранее. В начале, сразу после катастрофы, тщетно попытавшись выйти из каюты, от полученного шока я впала в, своего рода, ступор. Я ничего не ела, только сидела и тупо пялилась в гипнос, до одурения прокручивая эти два обрывка, пока беспокойный естественный сон, наконец, не валил меня с ног. Но человек такое существо, которое по своей природе способно привыкнуть и адаптироваться к любым условиям или ситуациям. Постепенно я всё-таки кое-как стряхнула с себя оцепенение и стала понемногу замечать происходящее вокруг себя. Хотя...
Одиночество меня не тяготило. Ещё задолго до моего рождения, наша семья вместе с четырьмя такими же семьями улетела жить и работать на маленький, искусственный астероид двигающийся по замкнутой орбите между несколькими солнечными системами в одном из звёздных скоплений исследуемого сектора галактики. Родители, как и остальные обитатели астероида, были наблюдателями. Их главной задачей было следить за возникновением и развитием разумной жизни на планетах наблюдаемых ими солнечных систем, не допуская самоуничтожения на планете этой самой жизни или снижения уровня разумности её обитателей.
Произведя анализ вероятности негативных последствий от действий отдельных индивидуумов или намечающихся негативных природных явлений, они путём незначительных изменений старались сохранить на планетах хрупкий баланс. Исключая гибель ключевых фигур или вероятность возникновения критических катаклизмов, они тем самым старались предотвратить регресс любого из развивающихся или уже существующих видов разумных.