— Нет, честное слово, не понимаю.
— Боже мой, как это трудно сказать… Она вообразила, что Меркадье и вы… что Меркадье…
— Ах, вот что! Понимаю! Какой ужас! Но скажите, вы-то? Вы ей не поверили?
Она остановилась и, трогательная в своём волнении, взяла его за руки. Бедняга граф от смущения не знал куда ему деваться. И на этот раз солгал. Нет, нет, — конечно, не поверил!..
— Как я рада! — воскликнула она. — Если бы вы хоть на минуту поверили такой гнусной клевете, я, думается, никогда в жизни не стала бы с вами разговаривать. А ведь вы знаете, я очень люблю вас.
Старик терзался тысячью мук, был счастлив этим объяснением в любви и стыдился, что заслужил его ценою лжи. Он залепетал какую-то невнятицу. Бланш чуть отвернулась, чтобы скрыть улыбочку: её эта сцена восхищала. «А право, — думала она, — удивительно приятно солгать без всякой цели». Но за обедом она решила держаться начеку.
— Вы извините меня? — сказала она. — Мы с вами ещё поговорим об этом в другой раз… когда Эрнест уедет… Ведь теперь я опять чувствую доверие к вам (она лукаво подчеркнула слово «доверие») …и о многом хочу с вами поговорить. Мне так нужен друг, которому я могла бы открыть душу, друг, который знает жизнь… Я так одинока, бесконечно одинока…
Старик с великим волнением поцеловал ей пальчики и страшно разгневался на себя — как мог он подозревать такую прелестную женщину. Любовница Меркадье? А почему же не папы римского? Да разве такая женщина может влюбиться в какого-то Меркадье?
Сюзанна сидела на низком кресле в большой гостиной, где уже заперли ставни, хотя на дворе ещё не стемнело; лампы не были зажжены, и свет проникал в комнату только через застеклённую дверь, выходившую на крыльцо. Закинув ногу на ногу и обхватив руками колено, девочка о чём-то думала.
— Сюзанна, я тебе сто раз говорила: не сиди нога на ногу!
Девочка вздрогнула и быстро обернулась — она не слышала, как в комнату вошла мать. Глаза у неё были полны слёз.
XXXVIII
— Послушай, детка, что с тобой? Ты какая-то странная последнее время. Ты что-то скрываешь от меня? Кому же как не матери дочка расскажет о своих огорчениях? Сюзанна, маленькая моя! Ну, Сюзанна?
Сюзанна отвернулась, пряча лицо в тени. Она не хотела открыться, она упрямо молчала.
— Нет, Сюзи, я не верю, чтобы тебя так уж огорчали твои ссоры с Паскалем. Он очень мил, этот мальчуган, но ведь он ещё мальчуган, а ты у меня большая девочка, почти уже девушка… Ну, расскажи своей маме…
Сюзанна дёрнула плечом, вырываясь от матери, усилием воли придала своему лицу спокойное выражение и подняла голову.
— Nothing, mother, nothing serious… 12
— Не люблю, когда ты говоришь по-английски. Это значит, что ты нервничаешь. А если не этот мальчуган Паскаль причина, то что же тогда? Ну скажи мне, моя кисанька, моя Сюзи, моя детка дорогая…
Чем больше она ластилась, тем более замкнутым и жёстким на глазах у неё становилось лицо Сюзанны. И Бланш чувствовала, как растёт тревога, которую она всё отгоняла от себя, страх, закравшийся в сердце с той самой минуты, когда она услышала в лесу, возле чудотворной часовни, голос дочери.
— Детка, ну скажи, по крайней мере, ты не сердишься на меня за что-нибудь? Никаких мыслей?..
Сюзанна отрицательно покачала головой.
— Ну тогда поцелуй меня…
Девочка коснулась щеки матери холодными дрожащими губами, потом, точно ужаленная, вскочила и выбежала из комнаты.
— Одевайся поскорее! — крикнула ей вслед мать, чтобы придать себе храбрости, и сама отправилась переодеваться к обеду.
Как обидно, что госпоже д’Амберьо нездоровится. Это была единственная тень, омрачавшая веселье… Эрнест Пейерон заявил, что «кормёжку устроили превосходную». Погода после грозы посвежела, днём это было не очень заметно, а к вечеру сразу почувствовалось… Поэтому, выйдя из-за стола, накрытого под деревьями, решили кофе пить в гостиной.
— Мадемуазель Ивонна поиграет нам немножко, — сказал Меркадье, опасаясь нового вторжения граммофона.
— Прошу меня извинить, — сказал старик де Сентвиль, целуя ручку Бланш, — я пойду узнаю, как себя чувствует сестра.
— Передайте ей, пожалуйста, что нам её очень недоставало…
Госпожа д’Амберьо буквально кипела от возмущения. Сидеть одной в своей комнатёнке, — такая скучища! Она и погрустила и помолилась. Сколько молитв прочитала, перебирая чётки! Но нельзя же весь век молиться. Чтобы подготовить своё отсутствие за обедом, ей пришлось на целый день засесть в спальне. Никто её не навестил. Только Жанна прибежала к бабушке, — разумеется, конфет захотелось. И пришлось весь день проскучать.