— Здравствуй, Леночка! Давно тебя не было…
Острые чутьё и слух — несомненные достоинства для собаки, но отнюдь не являются таковыми у человека со слабой нервной системой. Даже возле лифта до Лены доносились старушечьи пересуды:
— Это ж Лена, Натальина внучка!
— …с пятого этажа Натальи, которая в ванной убилась, когда бельё вешала.
— Вот страсти!
— …ещё дочку у Натальи мусоровозом зашибло, прям на трамвайной остановке, а через год Наталья головой с табуретки преставилась.
— Не помню что-то таких.
— Да вы тут тогда не жили, давно было.
— И то время летит…
— …Леночка такая была тихая, на доктора училась, а бабка с тёткой померли, спортилась девочка.
Лена в бешенстве переминалась с ноги на ногу. Проклятущий лифт покатил вниз, но дёрнулся назад под крышу, где завис, гремя цепями.
— Я пешком! — крикнула она Галке, взбегая по лестнице, но всё-таки поймала напоследок:
— Лена-то совсем Ида! Ведь вылитая!
Швартуясь, истошно взвыл лифт. Бабушкина квартира в коридоре направо от лифта, а Галкина — налево. Два одинаковых коридора, в каждом квартир по двадцать. Жаль, нельзя взглянуть на свою бывшую дверь… а, ладно, наверняка заменили. Сейчас на лестничной клетке дневная лампа, ремонт сделали, окна, и то вставили. Раньше стёкла в окнах не держались, фанера, и то недолго. Лампочки некоторые жильцы носили с собой, зато комары водились круглый год: в подвале стояло болото, иногда там тонули коты. Болото не мешало дому гореть раз в полгода (мешала расположенная напротив пожарная часть). Со времени заселения инвалиды умудрились мутировать в многосемейных алкоголиков и торговцев с Черкизовского рынка. Пенсионеры, правда, остались, даже возросли в своём количестве, перемешавшись с алкоголиками и торговцами. Милиция была в доме настолько частым гостем, что заезжала поздороваться. Однако, дом, похоже, остепенился, сдавшись под напором капитализма, во всяком случае, сменил романтично-трущобный интерьер на больничный.
На фоне окна выплыл из полузабытого «давно» Галкин силуэт с сигаретой, правая нога поджата, точно у цапли.
— Всё такая же психованная, — выходя, расплылась в улыбке Галка.
Рука на ощупь ткнула выключатель, но света не последовало.
— У тебя лампочка в прихожей перегорела! — крикнула Лена.
— Иди сюда, — позвала Галка, — на кухне светло.
Её слова соответствовали истине: все горизонтальные поверхности крошечной кухоньки покрывали мелкие круглые свечечки. Огненный стол продолжался в окне бесконечным пылающим коридором. Воздух потрескивал. Лена почувствовала себя внутри костра.
— Песец! — вырвалось у неё. — Когда ты успела их зажечь?
— Они всегда горят, — рассеянно ответила Галка.
Судя по застарелому привкусу газа в атмосфере, то же самое относилось к плите — четыре конфорки работали на полную мощность. Лена потянулась к форточке, но Галка перехватила её руку.
— Не надо! На улице холодно, проклятый холод, как же я мёрзну! — она раскрыла ладони над плитой, едва не касаясь пламени.
— Что, уходишь и оставляешь всё гореть? Пожара не боишься?
Галкины зрачки блеснули в ямах глазниц.
— Я боюсь холода. И темноты. В темноте я с ума схожу.
Лена вытерла со лба пот.
— Можно продукты в холодильник сунуть, а то камбала потечёт? Кстати, я купила сыр и лаваш, как насчёт бутербродов?
— Я не ем, — ответила Галка. — Бутерброды.
— Знаешь, а я бы на твоём месте ела, с маслом да побольше. Ты жутко похудела, подруга, хотя от меня это звучит смешно.
Есть действительно не хотелось, тут и дышать-то было трудно. Из пустого холодильника Лене на ногу вылетела огромная чугунная сковорода.
— Он давно не работает, — сообщила Галка равнодушно. — С тех пор, как электричество отключили.
— В смысле? Как отключили?
— Летом. Не помню. Людям не нравится, когда у меня есть свет, не понимаю, почему?
Лена огляделась. Признаки еды отсутствовали даже на уровне крошек. Бутылок тоже не было — ни полных, ни пустых, хотя они могли бы хоть как-то объяснить происходящее. Ещё эти свечи! Образцом нормальности Галка и в прежние времена не являлась, однако, несмотря на безалаберность и вечные поиски мужчины мечты, с жизнью она справлялась. Более-менее.