Лида встряхнулась сломанной марионеткой.
— Нельзя без наговору, грех!
— Ясно, — кивнула Лена. — А кормить тварь своей семьёй нормально. Что же ты его собой не кормила?
— Нашла чем попрекнуть! Ты-то — меня! Не шёл ко мне серый. Что ж, настоящего вреда с него не было. Серый, он навроде фелшера: навещал, кому равно конец, малую долю себе урывал. Что ж, коли война али мор, али кто с крыши упавший, как мой Сергуня. Детки же мёрли, так то дело обнакновенное, у кого других ни один до свадьбы не дожил. А Тане я наперёд сказывала: «Не жилец твой Мишка, судьба ему положена коротенька». Да припёрло ей, вишь, замуж: в город разохотилась, сапожки там носить. Только скоренько воротилась, Наталку в подоле принесла.
Лена придвинулась ближе, ощутив прерывистое Лидино дыхание на своём лице.
— А ты? Он тебя… ну… я видела, в общем.
— Я девятый десяток разменяла, я пожила. Спину погнуло, ночью кости так-то ломило, хоть криком кричи. Председателишка, дурной, стал своей тыкалкой махать: «Лечи Ванятку! Заявлю! По этапу пойдёте за вашу контра про попа…» Тьфу, не выговоришь поганого слова. С него б сталося, с окаянного. Танька хворая была, Наталка — малая. А знахарей у нас в семействе не водилось, не по той мы части. Вот было колдовство, трудное, я дважды делала: губернаторше да Тане. За губернаторшу хорошо меня подарили. Крюков Никишка тогда пришёл, всё одно от водки б околел, беспутный. За Таню Верка Немоляевская явилась. У Немоляевых без неё десять девок, невелика печаль. Невестка с внучонками от испанки сгорели, но Таню я отстояла. Ей от меня перешло в нужное время. Я так знала, третий раз мне последний будет. И вышло: стою я это со свечкой, глядь, Наталка ко мне через поле идёт, ручонки тянет: «Бабаня, бабаня!». Я свечу бросила, Наталку на чём свет изругала. Она реветь, и нет её, а свечка горит на снегу, не гаснет. Я, чего ж, перекрестилась да приняла свечку-то. Знала, на какое дело иду.
В позе Лиды появилось что-то неприятное. Кровь образовала на коленях лужицу, стекала по ногам.
— Дай сестре руку! — приказала Анна на удивление громко.
— По моим подсчётам, ей уже минут пятнадцать полагается биться в припадке, — беспокойно заметил Рома.
— Бабушка Анна, спасибо, уходи, мы сами разберёмся! — быстро сказала Лена.
— Руку, руку ей дай!
Инопланетный погреб припечатали крышкой, Лена с трудом расслышала последние слова. Она коснулась пальцев сестры — ледяных и липко-влажных.
— Крепче… — это был голос Лиды, хоть и наводивший на мысль о трёх пачках «Беломора» в день.
Лена сжала безжизненную ладонь. Озноб пополз от руки, заполняя тело. К горлу подступила тошнота.
— Она хитра, Лидка-то, слабенька, да хитра, — вполне бодро скрипела Анна. — Пилюлек от падучей наглоталась. Досадовала я на Иду, зачем дар поделила, от меня половину отрезала, ан куда вам, малахольным. Васька Лидкина справится, нет ли, но навряд. Не передавай ей! Последняя она девка в роду, уйдёт, и я с ней, а я не хочу. Не передавай!
— Разве это не само получится? — растерялась Лена. — Если у Лиды не нарисуется ещё детей… девочек… Про Нюсю даже не думай!
— Чего бы лучше: крепенькая, здоровая, — умильно прошамкала Анна. — Жаль, не перейдёт дар — чужая кровь.
— Вот и ладненько. Но знаешь, не могу обещать, что дождусь внучатых племянниц, — Лене стало по-настоящему нехорошо, пора было заканчивать. Она собралась с силами. — Так суму что, сжечь, и пепел в реку? Ну, если отроем.
— Снова-здорово! Ямы рыть ума не надо. К косорылому своему ступай, пусть научит достать суму. Через неё серого приманишь. Он при тебе состоять должон, тогда разбой прекратит.
— Обалденная идея, — взвилась Лена. — Ни за что!
— Дурища! Ты вред начала — ты ему конец положи.
— Это какой это вред я начала?
— Свезло тебе, тетёхе, уж свезло. Прикипел к тебе серый, весь был в твоей воле. Нельзя ему без пастуха, пастух его водит, без пастуха серый — что кутёнок слепой. Так делают. Кабы мне! Я б попользовалась. А ты… ай-ай… Ты должна была собой кормить, коли случилось, а ты бегать, других ему через себя показала, натравила, разлакомила, а после прогнала. Видит он теперь пищу. Не заберёшь, нет с ним сладу.
— Да провались оно всё!
— Чего ерепенишься? Сама сгинешь без серого, как твой отец.
— Что с папой? — пролепетала Лена сквозь дурноту.
— С тобой то ж будет без серого, — ответила Анна холодно. — К косорылому ступай. Достань суму. У-у-у-х, бесстыжие твои глаза! Бабку с тёткой серому скормила! Бывало у нас. Дед своего серого на Урюпина Макара пустил. Повздорили они, дед нравный был, и пустил. Но чтоб родне такое делать…