Выбрать главу

Эдмунд Спенсер

Пастуший календарь

Лилии Александровской — с любовью

Переводчик

Сердечно благодарю моих друзей — поэтов и переводчиков Татьяну Берфорд, Илью Будницкого, Евгения Витковского, Геннадия Зельдовича, Андрея Кроткова, Юрия Лукача, Вадима Молодого, Сергея Слепухина и Евгения Фельдмана за бесценную поддержку, оказанную ими во время работы над этой книгой.

Приношу особую благодарность ученым-филологам: профессору Дмитрию Николаевичу Жаткину и доценту МГУ, поэту и переводчику Олегу Александровичу Комкову.

Сергей Александровский

ПАСТУШИЙ КАЛЕНДАРЬ,

ВМЕЩАЮЩИЙ ДВЕНАДЦАТЬ ЭКЛОГ, СООБРАЗНЫХ ДВЕНАДЦАТИ МЕСЯЦАМ, посвящается БЛАГОРОДНЕЙШЕМУ, ДОСТОЙНЕЙШЕМУ и ученостью и рыцарственностью всячески блистающему Филиппу Сиднею.
* * *
* * *
* * *
В ЛОНДОНЕ.
Оттиснуто Гуго Сингльтоном, обитающим на Крид-Лэйн, близ Лидгейта, под вывеской Золотого Бочонка, и там же долженствует продаваться.
1579.

НАПУТСТВИЕ СЕЙ КНИГЕ

Мое дитя, мой скромный том! Безвестным порожден отцом, Сочувствие ты сыщешь в том, Кто благородством знаменит, И славу рыцарства хранит, И нас, поэтов, не бранит. Когда посыплется хула, Беги под сень его крыла И прячься от мирского зла. Скажи: меня писал овчар, Чей слог убог и скуден дар — Не муж ученый, не школяр. И если спросят, чем твой род Прославлен, молви: стыд берет! — И закрывай немедля рот. А коль тебя расхвалит свет, Быть может, сочинит поэт И новый том, тебе вослед.
Immerito
Превосходнейшему и ученейшему
Златоусту и Пииту, мэтру Габриэлю Гарвею, чьему благосклонному вниманию закадычный друг и наперсник его Э. К. предлагает сей труд и чьему попечению препоручает нового Поэта.

«ПРИШЛЕЦ БЕЗВЕСТНЫЙ»[1], речется у Чосера, славного старинного Поэта, коего за превосходное и предивное искусство стихослагательское ученик его Лидгейт — весьма достойный ученик столь славного наставника — зовет Полярною Звездою наречия Аглицкого, а наш Колин Клаут в Эклогах своих прозывает богом пастушьим Титиром и сравнивает с Титиром латинян, Вергилием. Сие словесное сочетание, о добрый мой друг, мэтр Гарвей, знатно послужило старому доброму поэту, будучи им влагаемо в краснобайские и не угомонные уста Пандаровы; оно же изрядно подходит и к нашему новоиспеченному Поэту, ибо сей и пришлецом (как у Чосера сказано) почитаться может, и, безвестный для большинства людского, удостоился внимания лишь немногих. Однако не сомневаюсь: едва лишь имя его содеется знаменитым и возгремят златокованые трубы славы о достоинствах и доблестях его, не токмо всяк облобызает его на пороге своем, но и всяк возлюбит его, и почти всяк обоймет; а кто почище да поблагородней, тот еще и восхитится им. Никак не меньшего, мнится мне, достойны его изощренность в изобретениях, его красочность в речениях, его сетования любовные, слуху любезные, и раздумья о наслаждениях, для чувствительности сладостные, и бесхитростная прямота его, и мудрость его нравственная, и достодолжное соблюдение им Благопристойности в описании лиц действующих и времен года, в предметах изображаемых и построениях словесных; коротко сказать, похвальная простота повествования и совершенство словесное; ведаю, что среди многого иного, кое во стихотворце сем удивления достойно, сие покажется всего прочего удивительнее, ибо словеса, толико обветшавшие, сопрягаются весьма сжато и хитроумно, а периоды речевые и мера оных зело восхищают округлостию своею и вельми поражают необычайностью. И, главным образом о сих словесах говоря здесь, признаю: оные суть немного шероховаты и никем из людей не употребляются, но все же пред нами глаголы Аглицкие и употребляемые доныне большинством Творцов и большинством знаменитых Пиитов. И, ежели сей Поэт учился у них в поте лица своего и начитан преизрядно, то не диво, если (как молвится у вышепомянутого Златоуста), бродя под знойным солнцем, поневоле почернел, — сиречь, ежели все время звенели в ушах его созвучия оных старых Пиитов, мог он, сочиняя свое собственное, поневоле вторить кое-каким их напевам. Но как бы ни вторил он — то ли наугад и наобум, то ли с должным разбором и целью, полагая оные словеса уместнейшими в устах неотесанных овчаров, то ли уповая, что неблагозвучие содеет рифмы его корявее и простонароднее, то ли поелику глаголы столь древние и обветшалые остаются в изрядном ходу среди сельчан, — как бы там ни было, а я мыслю, и мыслю, что мыслю здраво: они сообщают речи стихотворной превеликое изящество и, с позволения сказать, некую властность. И пускай Валла

вернуться

1

В подлиннике — английская поговорка тогдашних времен: «vncovthe vnkiste» (в нынешнем написании «uncouth unkissed»), буквально значащая «неведомый, нецелованный». Возникло изречение благодаря обычаю, искорененному в XVII столетии дорвавшимися до власти пуританами: пришедшего в гости друга или приятеля полагалось расцеловать. Обычай не распространялся на людей начисто незнакомых; поэтому поговорка означала чью-либо полную безвестность. См., например, A Glossary; or, Collection of words, phrases, names and allusions to customs, proverbs, &c, which have been thought to require Illustration, in the works of English authors, particularly Shakespeare, and his contemporaries. By Robert Nares, A. M., F. R. S., F. A. S. Archdeacon of Stafford, &c. Stralsund: printed for Charles Loeffler. 1825, p. 853. (Здесь и далее — подстрочные примечания переводчика).