Выбрать главу
— Гадая по течению планет, Сколь часто я оказывался прав! Проник я в суть поверий и примет И понял постепенно силу трав — И добрых и зловредных, — что целят Иль убивают маток и ягнят.
— Ах, бедный Колин! Дурень и болван! Тебе известен всяк целебный злак — Почто же собственных сердечных ран Доселе не залечишь ты никак? Смертельные удары получив, Ты погибаешь — но доныне жив!
— Все летние надежды хороню. Коль нет колосьев, то не нужен серп: Весь урожай мой сгинул на корню, Я ждал прибытка — но понес ущерб. Я щедро сеял доброе зерно — И тернием оно заглушено.
— Без удержу цвели мои сады И много обещали мне весной! Но сверглись недозрелые плоды С ветвей — сгубил их лютый летний зной. В садах моих — лишь падалица, гниль, И все мои надежды — прах и гиль.
— Какой цветник в садах моих возрос! О, сколько было благовонных роз! И все пожухли — ибо вместо рос Их увлажнял поток моих же слез. О Розалинда! Иль не знала ты, Что для тебя лишь холил я цветы?
— Пред Розалиндою моя свирель Звучала на сладчайший, дивный лад... Я столько бисера метал досель — И зря метал, впустую, невпопад! Отныне предназначен мой напев Для слуха добрых, благодарных дев.
— Все летние надежды — прах и ложь. Поля сгубила страшная сухмень: Взошел волчец, где я посеял рожь, И терн возрос, где я растил ячмень. Не молотить, не веять на току... Не ведать счастья на земном веку!
— Мои весна и лето — позади, И осени, как видно, вышел срок. Ну что ж, зима нещадная, гряди Угрюмой гостьей через мой порог, Вступай в свои законные права... Седей, моя лихая голова.
— И студит кровь мою великий хлад, И сковывает плоть жестокий мраз; Уже морщины возле губ лежат, И возле некогда задорных глаз. Ушло веселье, радость умерла, И солнце навсегда сокрыла мгла.
— Смолкай, напева сладостного звук, Прощай навеки, Муза-баловница! Вот, я цевницу вешаю на сук — А ведь какая прежь была цевница! Зима пришла, и в тучах скрылась твердь; Атам, вослед зиме, придет и смерть.
— Теснее сбейся, маленькое стадо! В закуте славный сыщется приют: Лихих ветров бояться там не надо, И никого морозы не убьют. А пастуха не пощадит зима, И вскоре скроет гробовая тьма.
— Прощай навек, лазурный свод небес! Прощайте, все земные чудеса — Прощай, река, прощайте, луг и лес! Навек прощайте, птичьи голоса! Прощай, мой добрый верный Гоббиноль! И ты прощай, чинившая мне боль...»
Девиз Колина:

[Vivitur ingenio, caetera mortis erunt]

* * *
Составлен Календарь на всякий Божий год. Он крепче стали, он века переживет. Подсказывает мне течение планет: Пребудет он, доколь пребудет белый свет. Обучит, мыслю, он любого пастуха Блюсти стада и жить, не ведая греха. Держись, о Календарь, подале от болванов — Иль потеряешь блеск, во тьму забвенья канув. Создатель твой равнять себя (помилуй Бог!) Ни с Титиром не смел, ни с Лэнглендом не мог — Но шел по их стопам, что смирная овца, И тешил мудреца, и раздражал глупца.
MERCE NON MERCEDE.

ИЗ ПРИМЕЧАНИЙ Э. К.[10]

Январь

Имя Колин Клаут не числится обычным, однако видал я некие стихи Джона Скелтона, над коими стояло сие заглавие. Колин, или Колэн (Colin), есть имя Французское и встречается у Французского поэта Маро (ежели оный вообще зваться поэтом достоин), в некоей Эклоге. Подобно Вергилию, что иногда нарицал себя Титиром, означенный Маро укрывается под сим прозвищем, полагая Французское имя куда более уместным, нежели какое-либо Латинское, поелику языки меж собою разнятся преизрядно.

Гоббиноль есть имя, излюбленное сельчанами, а посему под ним, столь общепринятым и обычным, Поэт, по-видимому, скрывает некоего ближайшего и закадычного друга, возлюбленного всецело и чрезвычайно, о коем, быть может, поведем ниже речь более подробную. Семо, по-видимому, явлен привкус любви недозволенной, сиречь, мужеложества, что ученые люди нарекли «педерастицией», но след оную толковать шире значения прямого. Ибо читавшие Платонов диалог, иже зовется «Алкивиад», а равно писания Ксенофонта и Максима Тирского, где суждения Сократовы такожде излагаются, легко поймут, что любовь таковую всячески дозволять и одобрять надобно, а особливо в том смысле, коим Сократ ее наделил, молвив: люблю Алкивиада без меры, однако не телеса его, но душу, ибо в ней обретается Алкивиад истинный. И посему надлежит отдавать педерастиции всяческое предпочтение пред «гинерастицией», сиречь, той любовью, что воспламеняет мужей вожделением к женскому полу. Но да не помыслит ни единый муж, будто семо аз грешный оправдываю достогнусные и архимерзостные грехи, с похотью противоестественной и запретной сопряженные, вторя Лукиану либо распроклятущему Унико Аретино, иже Лукиановым наставлениям следовал. Вопиющая неправота оных развратников доказана всецело и Перионием, и другими.

вернуться

10

Многие толкования отдельных слов и речевых оборотов, составляющие в подлиннике весьма значительную долю «Примечаний Э. К.», из русского текста исключены по естественным причинам. Ошибки, допускаемые «Э. К.» по воле Спенсера, без особой нужды не отмечаются. (Здесь и далее — подстрочные примечания переводчика.!.