Грудь Агнес Бронтенби стала полнее, чем была когда-то под физкультурной формой, а красивые голубые глаза — еще более водянистыми. В столовой она сидела рядом с Цинтией, напротив меня, а Мейвис — рядом со мной. Профессор с женой обедали отдельно от нас, в другое время.
Столовая (единственное место в доме, где не было рисунков) выходила на теневую сторону. Ее голые стены, равно как и непроницаемые бархатные занавески, были какого-то бурого цвета. Сосновые доски пола были натерты мастикой.
— Кормят всякой отравой, — предупредила меня Цинтия, а Мейвис заметила, что в прошлом году одна девочка отсюда сбежала. Не унывала, как всегда, только Агнес Бронтенби; я сразу заметила, что она изо всех сил старалась не сплетничать и не теряла оптимизма. Она хлебала бесцветный суп с вермишелью и приговаривала, какой он вкусный. Только сегодня миссис Гибб-Бэчелор сообщила ей, что в прошлом году девочка сбежала по чистому недоразумению.
— Какие вы злые, — возмутилась она, когда Цинтия сказала, что миссис Гибб-Бэчелор за всю свою жизнь не сказала ни Одного слова правды.
— А он — вообще кошмар! — сказала Мейвис.
— И псих к тому же, — подхватила Цинтия, добавив, что миссис Гибб-Бэчелор заверила ее родителей, будто у каждой воспитанницы отдельная комната, а мадемуазель Флоранс преподает не только французский, но и немецкий. — Почему же, спрашивается, мы спим по двое? Комнат, что ли, недосчитались? И как это, интересно знать, мадемуазель Флоранс ухитряется преподавать немецкий, если сама говорит, что на этом языке не может произнести ни слова?
— Ты тоже скажешь! — воскликнула Агнес. — Комнат недосчитались!
Она захихикала, а потом с серьезным видом предположила, что и это тоже какое-то дурацкое недоразумение. Она не могла припомнить, что написала миссис Гибб-Бэчелор ее родителям, но унывать в любом случае не стоит.
Начался спор, в котором мы с Мейвис участия не принимали: в столовой были установлены дежурства, и в этот вечер убирать посуду должна была я, а Мейвис — раздать по порции ломтиков яблока с сыром на десерт.
— И потом, — сказала Цинтия, — нам пообещали, что в доме будет прислуга.
— Перестань, Гибб-Бэчелоры и так делают все возможное. Если уж на то пошло, мне лично курс кулинарного дела очень нравится, Миссис Гибб-Бэчелор обещала научить меня готовить жаркое в тесте.
— А по-моему, эта мерзкая парочка очень ловко устроилась: и картинки им рисуй, и еду готовь, убирай за них, мой, да еще ни свет ни заря чай им в постель подавай. Я уж не говорю о том, что профессор руки распускает.
— Смешная ты, Цинтия! Просто, наверно, ты соскучилась по дому. Признавайся, соскучилась? Ничего, со временем тебе здесь понравится.
— Очень сомневаюсь.
В прихожей нас ожидала миссис Гибб-Бэчелор.
— Девочки, — объявила она, — в девять у вас лекция профессора с диапозитивами. — Она придирчиво и как-то брезгливо осмотрела каждую из нас. — Моя дорогая, — сказала она Цинтии, смерив ее строгим взглядом, — к твоему сведению, салфетку следует расстелить на коленях, а не засовывать за воротник. Кроме того, считается дурным тоном ставить локти на стол, когда пьешь чай или любой другой напиток.
— Простите, миссис Гибб-Бэчелор.
— Это лишь те мелочи, на которые я обратила внимание сегодня, Цинтия. Тебя это тоже касается, Марианна.
— Да, миссис Гибб-Бэчелор.
— Вот и отлично.
И с этими словами, обдав нас терпким запахом духов, она бодрой походочкой удалилась.
— Кошка драная! — сказала Цинтия.
На лекции профессор показывал нам диапозитивы с видами Англии, которые он пытался привязать к литературе: цитировал стихи Джеймса Томсона и одновременно показывал слайды Хэгли-парка[40], цитировал и Джордж Элиот, и миссис Гаскелл, и — главным образом — Вордсворта.
— Вот он гуляет с Дороти в окрестностях Незер-Стоуи, а вот его дом в Райдл-Маунт[41], «Присутствие, палящее восторгом…»[42] — Он показал нам Лайм-Риджис и храм Аполлона в Стаурхеде[43]. — «Скрывался я в тени садов, — прочувствованно декламировал он, — средь пышной радуги цветов»[44].
Звучный лекторский голос то затихал, то вновь разрывал тишину, на слайдах поля сменялись лугами, луга — аллеями и клумбами роз. А я неотвязно думала о тебе. «Среди деревьев есть одно, — продолжал профессор, — на поле том стоит оно…»[45] На простыне, которую Мейвис велели натянуть на стене вместо экрана, возникали поля и деревья: дубы и буки, сосны, ольха, ясень, яблони. Поля демонстрировались в разное время года, что-то говорилось про урожай и спелые фрукты.
40
Строки, посвященные Хэгли-парку в Херефордшире, были включены Джеймсом Томсоном (1700–1784) в переработанное им издание «Времен года» (1744).
41
Незер-Стоуи — деревушка в Соммерсетшире, где в 1796–1797 гг. жил С. Т. Кольридж. Вордсворт и его сестра Дороти, не раз навещая его, гостили в Незер-Стоуи. Райдл-Маунт — дом в деревушке Райдл (Камбрия), где Вордсворт жил с 1813 г. до самой смерти (1850).
42
У. Вордсворт. «Строки, написанные на расстоянии нескольких миль от Тинтернского аббатства…»
43
Парк Стаурхед (Уилтшир) одним из первых в начале XVIII века был реконструирован в регулярный французский парк с прудами и псевдоклассическими декоративными храмами.