— Что ты здесь делаешь, Имельда? — удивилась, обнаружив ее в кустах, — тетя Пэнси, которая шла с мистером Дерензи по аллее, отправляясь на традиционную воскресную прогулку. В это время мистер Дерензи рассказывал ей про мельницу. Что-то совершенно неинтересное.
Дневники матери хранились в шкафу у нее в спальне — кипа блокнотов, точно таких же, какими пользовалась в качестве черновиков сама Имельда. Записи карандашом на грубой линованной бумаге от времени стерлись, и разобрать их было почти невозможно: «Если бы не отец Килгаррифф, я никогда бы не узнала про битву при Йеллоу-Форде. Теперь, правда, он об этом жалеет. Распорядившись продолжать войну в Ирландии до тех пор, пока это будет выгодно Англии, жестокая дальновидная Елизавета превратила поражение сэра Генри Бейджнела в победу. Об этом же в красной гостиной, за столом, заваленным учебниками, рассказывал в свое время отец Килгаррифф и тебе. «Очередная ирландская небылица» — наверное, казалось тебе тогда, а возможно, если ты вообще помнишь, о чем идет речь, кажется и теперь. Я же все, что происходит вокруг меня, в том числе и твое изгнание, воспринимаю как вечный бой. Но и будь ты со мной, разве могли бы мы сделать вид, что ничего не произошло? Даже если бы мы отстроили Килни, на наших детях все равно лежала бы тень смерти и разрушения, правда? Эта битва не прекратится никогда».
Имельда аккуратно положила блокнот на место. Почему-то сейчас ей вспомнилась строка из ее любимого стихотворения, и, повторяя ее, она побежала через поле к реке. «Слышу, как шепчется берег с тихой озерной волною…» Она уже помнила наизусть все стихотворение. Мисс Гарви сказала, что стихи Имельда читает лучше всех, а когда Тереза Ши захихикала, учительница выгнала ее из класса. «…Этот шепот со мною»[59], — произнесла вслух Имельда, опустившись среди маргариток на землю, у самой воды. Интересно, что испытала святая Имельда, когда к ней во время молитвы спустился с небес ангел? Как-то она спросила об этом сестру Роуан, но та ответила, что простому смертному знать этого не дано. Но Имельде все равно было любопытно.
Перепрыгивая с камня на камень, она перебралась на другой берег, некоторое время шла вдоль реки, а потом вернулась на мощенный булыжником дворик, зажатый между руинами с одной стороны и садовым крылом — с другой. По направлению к разрушенному особняку шли, переваливаясь, два гуся, и Имельда последовала за ними. Предупредив их, что среди камней и сорняков поживиться будет нечем, и загнав их обратно, во двор, она побежала на кухню.
Мать сердилась:
— Это ужасно, Имельда. Подслушивать стыдно. Как ты могла?
— Я подслушиваю от нечего делать.
— Если тебе нечего делать, погуляй с собаками. Ты же часто ходишь гулять.
— Я хожу на мельницу. Или к реке.
— Вот и прекрасно.
— Иногда мне это надоедает.
— Обещай мне, Имельда, что ты никогда, слышишь, никогда не станешь больше подслушивать.
Имельда обещала — обещать ведь легко. Разговор происходил в столовой, за закрытой дверью, потому что на кухне была Филомена, а в гостиной — тетя Пэнси и тетя Фицюстас.
— Тебе хорошо в школе? Скажи мне, Имельда. С Терезы Ши спрос невелик, но ведь все остальные с тобой ласковы, правда? Ты же монахиням нравишься?
Имельда не ответила. Она не сводила глаз с сидевшей на искусственных фруктах мухи. Как она, бедная, будет разочарована, обнаружив, что в этих фруктах нет сока. Да, подтвердила она, в школе с ней ласковы.
— И в Килни тоже. Тетя Пэнси души в тебе не чает. И тетя Фицюстас, и Филомена, и отец Килгаррифф. И мистер Дерензи, когда он приходит.
Муха взлетела над вазой с фруктами и, покружившись над стоявшей на комоде лампой, опустилась на пробку графина, где уже сидела другая муха. На цветном стекле пробки белела глубокая уродливая трещина.