— Сильно вымок? — поинтересовался Годимир.
— Как видишь, пан рыцарь. Конечно, купаться я люблю. Только в бане. — Шпильман выбрался из лужи, хлюпая водой в видавших виды чоботах[6].
— На что тебе меч?
— А ведь и тебе цистра без надобности.
— Почем знаешь? — обиженно вскинул голову Годимир. — Я, может, при дворе воеводы Стрешинского… — И смущенно осекся, заметив лукавый огонек в глазах шпильмана.
— Ясно, — тряхнул головой певец. — Пан рыцарь знает толк в поэзии и музыке?
Годимир неопределенно пожал плечами, как бы говоря — я, конечно, не хвалюсь, но…
— Ясно, — повторил шпильман и извиняющимся тоном добавил: — Можно, само собой, поболтать и о поэзии, да только…
Он развел руками, показывая на свое мокрое и грязное платье.
— Это ничего, — успокоил его Годимир. — Пойдем, обсушишься.
Некоторое время музыкант молчал. Какие чувства боролись в его душе, оставалось только догадываться. А потом кивнул:
— Ну, пошли, что ли, греться?
В сопровождении недоумевающего хозяина и шпильмана, истекающего ручейками, Годимир вошел в харчевню. Поклонился вырезанному на липовой доске изображению Господа. Огляделся.
Ничего.
Сносно.
Не хуже и не лучше, чем в других местах.
Два стола из трех были заняты. У стены сидели два взъерошенных мужичка в заляпанной грязью одежде с откинутыми за спины некогда бордовыми, но выцветшими куколями[7]. Поочередно запуская пальцы в горшок, они за обе щеки уписывали нечто с виду очень аппетитное. Похоже, свиную печенку, тушенную в сметане. Еда, можно сказать, королевская!
Ближе к очагу расположились еще четверо. Все угрюмого вида, в черных балахонах до пят, измаранных по подолу рыжей глиной. Эти чинно жевали жаренных на вертеле карасиков. По виду истинные служители Господа, Пресветлого и Всеблагого, если бы не отсутствие тонзур и бело-коричневых, подпоясанных вервием ряс.
— Кто такие? — шепнул Годимир корчмарю, усаживаясь за быстренько протертый стол.
— Иконоборцы, — также шепотом отозвался хозяин. — Лезут из-за леса и лезут.
Рыцарь кивнул. В Хоробровском королевстве, где Годимир родился и провел детство с отрочеством, о секте, выступающей против молитв перед резными изображениями Господа, слышали, но не больше того. Да туда сектанты и не совались — уж очень силен был авторитет иерархов официальной конфессии как среди рыцарства, так и у черни. А вот в землях, раскинувшихся севернее, между реками Словечной, Оресой и берегом моря, об иконоборцах знали не понаслышке. К примеру, в Белянах их воззрения поддерживала едва ли не половина населения, и тамошний каштелян[8], пан Будрыс, ничего худого в том не видел. Значит, теперь и до Заречья добрались…
— Что прикажешь подать, пан рыцарь? — почтительно осведомился хозяин, бросая косой взгляд на примостившегося с краю лавки шпильмана. И прибавил для ясности: — Меня Ясем кличут.
— Они тут все Яси. Других имен не выучили, — буркнул под нос мокрый музыкант, за что был удостоен по меньшей мере ведра ледяного презрения.
— Вино есть?
— Нет, прошу прощения, только пиво.
— Ну, давай пива. А к пиву чего сам удумаешь. На двоих.
— Слушаюсь, пан рыцарь.
Хлопнула дверь. Вошел Ясько с мешком Годимира в руках.
— Надолго задержаться думаешь, пан рыцарь? — немедленно поинтересовался хозяин.
— Думаю, до вечера точно. — Годимир поежился. Несмотря на плащ, кожаный поддоспешник-жак промок на плечах и спине. — Коням отдохнуть надо. Да и мне…
— Чудесно! Ясь! Щит и копье принесешь!
— Хорошо, тятя, — пробасил Ясь-младший.
— Погоди-ка! — остановил направившегося было за едой корчмаря рыцарь. — Давай сперва посчитаем старый долг и о новой плате сговоримся. Сколько он тебе должен, любезный?
Последний вопрос привел Яся-старшего в замешательство.
— Так… — замялся он, загибая пальцы. — Туды-сюды… пиво, капуста с мясом тушеная… опять-таки хлеба гривенки две[9]… ночевка…
— Позволю себе напомнить: кое-что ты уже взял у меня в счет долга, — встрял шпильман. — Так что мы в расчете.
— Что? Осла что ли твоего?
— Не осла, а мула, — с достоинством поправил музыкант.
— Не одна мормышка?
— Не одна. Мул — животное благородное. В Загорье, к примеру сказать, все знатные панянки ездят исключительно на мулах. А осел что? Плюнуть и растереть. Даже басурманы…
— Вот умник! — воскликнул хозяин постоялого двора и завертел головой в поисках поддержки.
Однако посетители не спешили приходить ему на помощь. Разве что старший из мужиков в куколях согласно покивал. Но сделал это молча.
— Так сколько, любезный? — напомнил о себе рыцарь.
— Ну… Это будет… Опять-таки осла кормили…
— Сколько?
— Не пойму, пан рыцарь, тебе-то что за забота о лайдаке?
— Я хочу нанять этого человека.
Корчмарь неопределенно хмыкнул, а шпильман протестующе заметил:
— Вот так на! Без меня меня женили! А кто сказал тебе, пан рыцарь-с-мечом-под-мышкой, что я пойду тебе служить?
Годимир позволил себе улыбнуться:
— У меня третьего дня сбежал оруженосец. Чутье подсказывает мне, что ты сможешь его заменить.
Корчмарь пожал плечами, внимательно наблюдая, как его сын кладет щит на лавку около Годимира, прислоняет к стене копье.
— А чего считать-то, пан рыцарь? Шесть скойцев[10] для ровного счета и всего делов.
Рыцарь покорно вытащил тощий кошелек, но тут возмутился шпильман:
— Э! Что за леший? Да не стоит то, что я сожрал вчера, и четверти того!
— Еще сегодня жрать будешь, — невозмутимо отозвался из-за спины отца Ясько, скрестив на груди руки, подобные кабаньим окорокам.
— Тебя, болван, спросить забыли, — окрысился музыкант.
Ясько забурчал что-то невнятное и двинулся к нему, но Годимир предостерегающе поднял руку:
— Этот человек под моим покровительством.
Здоровяк осекся, глянул на меч в черных ножнах, потом на отца и обиженно засопел.
— Итак? — Рыцарь вытряхнул содержимое кошелька на стол. — Шесть скойцев?
— Каких там шесть? — Шпильман решительно подгреб к себе кучку монет различного достоинства, среди которых меди было едва ли не больше, чем серебра. — Пяти хватит с головой.
Его пальцы проворно отобрали пять наиболее истертых монет.
— Получай.
Корчмарь недовольно засопел и нагнулся, собирая денежки.
— Да! И мула моего отдашь! — добавил музыкант.
— Ну уж нет! — возмутился хозяин. — Где ж такое видано? Соглашаешься, можно сказать, только из уважения к пану рыцарю, а тебе тут же на шею прыг и ножки вниз! Или еще два гроша[11], или осел мой!
Годимир не выдержал. Хлопнул ладонью по столу. Мужики в куколях опасливо съежились. Богоборцы, напротив, наградили рыцаря взглядами, источающими презрение и укоризну.
— Хватит, любезный. Ты портишь мне настроение. А настроение для рыцаря… Не думаешь, что я сейчас встану и всю корчму твою по досточкам разнесу?
Толстяк сглотнул, дернув кадыком, но панике не поддался:
— Нет, не думаю, пан рыцарь.
— Это еще почему? — опешил Годимир.
— А потому. Я ж вижу — ты странствующий рыцарь, а значится, какой-нито обет давал. Справедливость там защищать, обиженным всяко-разным помогать. А какая ж тут справедливость? Грабеж средь бела дня!
— Грабеж, грабеж, — подтвердил музыкант. — Так и норовишь меня ограбить.
— Я? Да это ты меня по миру пустить норовишь!
— Хватит! Помолчите оба! — прикрикнул Годимир, вторично стукнув по столешнице. — Забирай свои два гроша и иди дело делать! Я голодный, как дюжина волколаков, а они развели, понимаешь…
9
Гривенка — мера массы в землях южнее Оресы. 1 большая гривенка равна 1 крейцбержскому фунту или 1 султанатскому анасырю.