и огнем в молитве на освящение воды в Богоявление, возбудившее у нас горячие споры, которые были прекращены вмешательством Феофана, признавшего слово и огнем незаконным прилогом, которого нет в старых греческих Потребниках. Вероятно патриарх Феофан обращал внимание Филарета Никитича и на другие какие-либо церковные особенности Московской Руси и настаивал на согласовании их с греческим тогдашним церковным чином и обрядом, чтобы «древних уставов четырех патриаршеств не отлучатися». По крайней мере Филарет Никитич, в одной из своих грамот Феофану (в 1625 году), писал: «да ваше святительство писал к нам и прислал переводы с греческих древних Потребников о «священии богоявленские воды и о прилоге огня и о иных духовных делех, о которых мы, по совету сына нашего государя и великого князя Михаила Феодоровича, всеа Русии самодержца, советовали с тобою, как еси был у нас на Москве, и мы то приняли вашего святительства любительно и о прилоге исправили и утвердили по вашему совету во веки неподвижно» (Большой москов. архив мин. иностран. дел, Греческие дела, 7133 г. № 5). Очевидно, что уже Филарет Никитич, под влиянием советов и убеждений Феофана, производил частичное согласование русских церковных чинов и обрядов с тогдашними греческими. Очень характерно сказалось отношение патриарха Феофана к тогдашним русским церковным событиям в деле преп. Дионисия архимандрита, так жестоко было пострадавшего за свои, книжные исправления. Преп. Дионисий был горячим убжденным почитателем преп. Максима Грека, вполне понимал и одобрял произведенные последним у нас книжные исправления и переводы с греческого, сам ими пользовался, заботился об их распространении, и, при исправлении им. Потребника, произведенного по поручению царя, сам справлялся в некоторых случаях с греческими книгами, и таким образом он принадлежал, к редким тогда у вас грекофилам, почему, как справщик, и обвинен был в порч русских церковных книг, и подвергся несправедливым жестоким преследованием. Патриарх Феофан, познакомившись в Москва с этим делом, энергично вступился за преп. Дионисия, постарался добиться оправдания не только его лично, но и признания правоты совершенных книжных исправлений, чего вполне и достиг, благодаря воздействию на своего ставленника Филарета Никитича. Но этого мало. Прибыв в Троице-Сергиев монастырь, Феофан особенным образом выразил свое чрезвычайное уважение и расположение к преп. Дионисию, именно: он торжественно, с особою церемонией, возложил, при мощах преп. Сергия, свой патриарший клобук на главу преп. Дионисия. Конечно патриарх Феофан все это делал недаром. Он видел в преп. Дионисии сторонника и почитателя греков, энергичного представителя в русском обществе того направления, которое заявляло, что не греческое проверяется русским, а наоборот — русское греческим, Поддержать и укрепить это слабое еще тогда направление среди большинства русских Феофан, как грек, считал своею прямой непременной обязанностью. Недаром конечно и современный событиям составитель жития преп. Дионисий замечает о патриархе Феофане: «дивный патриарх Феофан учинил многи сыны православные греческия книги писать и глоголать, и философство греческих книг до конца научил дать». Конечно это замечание биографа преп. Дионисия о характере деятельности патриарха Феофана на Руси более относится к южной Руси, но могло иметь отношние и к Руси московской, где Феофан, очевидно, всячески заботился поднять и укрепить греческие авторитет вообще. И ему в значительной степени удалось. Филарет Никитич, будучи ставленником Феофана, окружил себя в Москве разными выезжими греческими иерархами, всегда покровительствовал им и поддерживал их, в некоторых случаях обращался к их советам и указаниям, как людям образованным и сведущим. Так ахридский архиепископ Нектарий, выехавший в Москву еще в 1613 году, и сделавшийся у нас епархиальным вологодским архиереем, был лишен кафедры местоблюстителем патриаршего престола митрополитом Ионою. Сделавшись патриархом, Филарет Никитич пересмотрел дело о Нектарии, нашел действия Ионы неправильными, и восстановил грека Нектария на его прежней вологодской кафедре в качестве русского епархиального архиерея. В I628 году приехал в Москву и остался в вей на житье при патриархе вверийский митрополит Aверкий, пользовавшийся в начале особым расположением и доверием Филарета Никитича: в 1629 году приехал в Москву и остался в ней жить селунский митрополит Паисий, в 1630 году севастийский Иосиф и в том же году еще приехали и жили в Москве митрополиты: зинхновский Неофит и ибрийский Aфaнасий. В Москве же жил и назывался архангельским, ранее прибывший в Москву с константинопольским патриархом Иepeмиею, элассонский архиепископ Арсений. Оставались в Москве и жили здесь и другие выходцы греки: архимандриты, еромонахи и старцы. Так, например, иерусалимский патриарх Феофан, уезжая из Москвы, оста вил здесь, на вечное житье, своего старца Иоанникия, чтобы иметь в нем преданного агента при московском, дворе, который бы служил в Москве представителем, истолкователем и влиятельным поборником интересов иерусалимского патриарха. Иоанникий сделался в Москве келарем Новоспасского монастыря и пользовался особым расположением Филарета Никитича. Между прочим сохранилась»сказка Новоспасского монастыря келаря Иоанникия» о монастырях, имеющихся в Царьграде, Иерусалиме и во всей греческой земле, писанная им по просьбе Филарета Никитича. Когда персидский шах прислал в дар царю Михаилу Феодоровичу ризу Господню, в Москве остереглись сразу поверить в подлинность этой ризы и, между прочим, обратились за справками к келарю Иоанникию, не знает-ли он чего про «Христову срачицу» и про иные святыни: где они и в каком государстве, не слыхал-ли он чего об этом в Греции, когда был там? (Наша книга: Характер отношений России к прав. востоку, стр. 171). Вообще при патриаршем дворе Филарета Никитича постоянно толпилось много греческих архиереев, которые, пользуясь своими архиерейскими правами, участвовали во всех церковных службах на ряду с русскими иерархами и даже присутствовали на приемах иностранцев патриархом. Тяготение к грекам Филарета Никитича было так велико, что он, нуждаясь в образованных и сведущих людях, хорошо знающих греческий язык, решил просить в 1632 году тогдашнего константинопольского патриарха Кирилла Лукариса приискать на востоке и прислать в Москву подходящего православного учителя, который бы основал в Москве греческую школу и был бы способен переводить книги с греческого языка на русский. И когда в том же 1632 году в Москву приехал протосингел александрийского патриарха Иосиф, ранее несколько лет живший в южной России и изучивший здесь русский язык, он, по просьбе Филарета Никитича и государя, остался в Москве с тем, чтобы «служити... духовными делы: переводити ему греческие книги на славянский язык и учити на учительском дворе малых ребят греческаго языка и грамоте; да ему ж переводити с греческого языка на славянский на латинския ереси». Учил ли действительно протосивгел Иосиф в Москве малых ребят по-гречески, мы не знаем, во книги с греческого языка на славянский он переводил. К сожалению уже в следующем, 1633 году, умер Филарет Никитич и в том же, или в следующем, году умер и протосингел Иосиф и дело об устройстве в Москве греческой школы остановилось (Характер отношений... стр. 482—183).Таким образом Филарет Никитич, в своей церковной политике, держался ясного, определенного грекофильского направления, желал и делом стремился осуществлять идею постоянного тесного единения русской церкви с тогдашнею греческою, так что при нем грекофильское направление при московском дворе значительно окрепло и усилилось.