Воздух словно наполняется укоризной. Мне почему-то становится неловко. Так что я затыкаюсь и отворачиваюсь к щитку, все равно ничего другого, кроме как гипнотизировать взглядом полосу загрузки, мне не остается.
Правда, дело там идет веселее. Прогресс уже восемьдесят девять процентов и, судя по индикатору, остается еще пять минут.
Только вот для меня это уже ничего не изменит.
Наверху уже кто-то леденяще душу воет. Среди морлоков пробегает шепоток, правда, никто из них не шевелится. Мне кажется, я слышу его внутри головы.
Слышится какой-то скрежет, треск. Как будто...
– Жуки!
Я сам не успеваю сообразить, как автомат оказывается в моих руках со снятым предохранителем. Когтистая рука вцепляется в мое плечо.
Морлок шипит прямо мне в лицо, обдавая холодом.
Отшатываюсь, впечатываясь спиной в стену. Пальцы немеют, в висках стучит пульс.
Скрежет уже на ступенях.
А морлок вдруг зажимает руками уши, потом тыкает в меня бледным тонким пальцем. И снова прикладывает ладони к ушам.
Остальных рядом уже нет. В темноте светится только окошко щитка.
Оставшийся морлок вдруг нагибается, подхватывает что-то с пола. А потом сует мне в руки детеныша. Настойчиво, глядя в глаза.
И когда я беру детеныша на руки, толкает меня куда-то в сторону. Дергает скобу, тыкает пальцем в темноту.
Какое-то техническое помещение?
Морлок шипит, толкает меня в спину. И едва я делаю шаг, захлопывает за мной створку.
Я оказываюсь в затхлом абсолютном мраке, в помещении, похожем на склеп. По крайней мере, я тут же упираюсь плечом в стену.
Детеныш на моих руках не шевелится. Я не слышу даже его дыхания. Удерживая его одной рукой, трясущимися пальцами врубаю подствольный фонарик.
И едва свет озаряет обшарпанные стены подсобки, уши у меня закладывает от жуткого шипения. Ноги подкашиваются, я по-дурацки заваливаюсь набок.
Перед глазами мутно, я едва соображаю. Дергаю душащий респиратор. Из носа у меня течет, заливая соленым губы. Из ушей, кажется, тоже.
Детеныш вцепляется в мои плечи, что-то шипит, а потом вдруг обхватывает мою голову ладонями и смотрит прямо в глаза. Капюшон с него свалился, волосы белые, в цвет кожи.
На этом меня вырубает. Резко, как будто повернули выключатель. Я просто проваливаюсь в мягкую тьму.
***
Пробуждение болезненное. В глаза словно насыпали битого стекла, виски пульсируют тупой болью.
Нашариваю автомат и с трудом сажусь. Под носом кожа мерзко стянута, провожу пальцами, сковыриваю ногтями загустевшую кровь.
Пятно света от подствольного фонаря выхватывает фигуру скорчившегося в углу морлока. Капюшон он так и не надел, черные глазища смотрят затравленно. Или испуганно.
– Эй, малыш, – зову его. – Ты цел?
Протягиваю ладонь. Перчатка у меня вся в пыли. Снимаю ее.
Детеныш, помедлив, касается моей руки. Кожа у него гладкая и холодная. Пять пальцев, оканчивающихся аккуратными черными ногтями. Все же эти твари слишком сильно похожи на людей.
– Нам надо идти, – подчеркнуто медленно убираю руку и снова надеваю перчатку. – Посмотреть, что там снаружи.
Морлок снова что-то шипит, смотрит своими жуткими глазищами. А когда я поднимаюсь на ноги, встает тоже. Он ниже меня чуть больше, чем на голову, и, судя по всему, очень худой. Хотя за тряпьем, в которое он завернут, разглядеть что-либо очень сложно.
Толкаю дверь и замираю в ступоре: даже в свете фонаря видно, что здесь была настоящая бойня. Растерзанные трупы морлоков лежат вперемешку с дохлыми Жуками. Головы у хитиновых тварей словно взорвались изнутри. Все вокруг забрызгано мерзкой слизью.
Поворачиваюсь к детенышу. Тот стоит неподвижно, опустив голову. Словно вслушиваясь во что-то.
Хочу было что-то сказать, но меня отвлекает шевеление, которое я замечаю периферийным зрением. Вскидываю автомат, но тут же обратно щелкаю предохранителем: это раненый морлок. Подбородок у него весь в черной крови, глаза широко распахнуты. Он хрипло, со свистом дышит. Вместо груди у него непонятное месиво.
Детеныш, забыв про меня, кидается к раненому сородичу, падает на колени. Уши у меня закладывает. Это словно тонкий нарастающий писк, который я едва слышу.
Тру виски и тоже подхожу к раненому.
Тот скребет измазанными в черной крови пальцами по земле, шипит что-то невнятное. И все смотрит на меня. Словно что-то хочет сказать этим взглядом.
А потом...
– Сп... Сп... си... – губы умирающего морлока неловко складывают это слово. – Е... го...
– Ты знаешь наш язык? – потрясенно выговариваю.
– Сп... си!.. – окровавленная рука вдруг вцепляется в мою крутку, и морлок с нечеловеческой силой дергает меня к себе. – Е... го!..
И это становится его последними словами. Его выгибает в судороге, он кашляет мне в лицо кровью, страшно хрипит. А потом детеныш вдруг обхватывает его голову ладонями и... резко поворачивает, ломая шею. Легко, как сухую ветку.
– Твою мать... – мне становится действительно страшно.