— Раз ты ничего не видишь, то, значит, ты видишь самое главное. У него нет тени… — объяснил купец. — Колдун обманом отнял её у него.
Гаврила хотел подбочениться, но, вспомнив, что потерял вместе с тенью, заскрипел зубами. Патрикий его понял, но не оценил.
— По сравнению с твоим горем моё — так, тьфу… — чуть-чуть гордясь своей бедой сказал он. — Считай, что и нет ничего… Ты потерял тень и свободу, а я только свободу, богатство, положение, друзей, да и жизнь, пожалуй, тоже.
Он закашлялся и выразительно посмотрел на кувшин. Гаврила пожал плечами и поднёс его к губам узника… Тот с урчанием, словно изголодавшийся по сметане кот припал к обожжённой глине. Вода потекла на грудь, сплетая курчавые волосы в маленькие косички.
— Хороший набор, — сказал Марк. — Я понимаю. Сам почти столько же потерял…
— Я сыграл с одним из любимцев Императора одну знатную шутку.
Марк оглянулся. Темнота, вонь, грязь…
— И что, шутка того стоила?
— Стоила. Колдун у тебя тень отнял, а я у одного прохвоста — благоволение Императора.
Патрикий откинулся к стене и блаженно закрыл глаза. Он улыбался прошлому, не желая видеть настоящее. Гаврила и Марк молчали. Патрикий тоже молчал. Свет падал на него сверху, тенями прорисовывая измождённое лицо.
— Никакая шутка не стоит свободы, — сказал, наконец, Гаврила. — Или у вас тут по-другому всё?
Патрикий дёрнул головой и потускнел, словно луна, прикрытая облаком.
— Конечно, ты прав… — наконец отозвался он. Только что живой голос теперь наполняла тоска. — Но что остаётся делать, если не вспоминать, когда ты уже полгода сидишь в подземелье без надежды на милость, и почти свихнулся от огорчения?
Марку показалось, что он ослышался.
— От огорчения? Не от раскаяния?
Почти против воли Патрикий рассмеялся.
— Что ж раскаиваться? Шутка получилась уж больно славная…
Память перенесла его в прошлое, он снова ожил. Рассказать другим о своём успехе, значит заново пережить его. Лицо перекосило в злой улыбке. Гаврила понял, что сейчас что-то услышит, и пододвинулся поближе.
— Был у меня враг при Императорском дворе… Перетрий Митрофади. Всё силой своей гордился, мужественностью. Бороду не брил, не мылся, не завивался. Все вопросы хотел мечом, силой решить…
Узник засмеялся, и звон цепей причудливо переплёлся со злым смехом.
— Не понимал, чурбан дубовый, что чтоб при Императорском дворе удержаться мало прямоты, силы и мужества. Ум ещё нужен, коварство и осмотрительность…
Враг Императора прикрыл глаза, вспоминая мгновения непонятной Гавриле радости. Лицо осветилось внутренним светом.
— Пришлось показать Императору, что неправильный это путь, что ошибся его любимчик.
Он засмеялся легко и весело, словно чудом каким-то перенёсся в то самое время.
— Мои люди поймали Перетрия и три месяца мыли, выщипывали волосы, умащивали благовониями.
Он наклонился к Гавриле и по-заговорщицки прошептал:
— Оказывается, что горячая вода, мыло и благовония обладают волшебной силой менять внешность человека!
Марк сунул голову поближе и услышал.
— Император искал его по всей стране, и когда я три месяца спустя, объявил, что нашёл пропажу, то он примчался в мой загородный дом, где я и держал Перетрия.
Лицо Патрикия задёргалось от сдерживаемого смеха.
— Я нарядил своего врага в женскую одежду и Император при всей его проницательности не смог узнать Перетрия среди моих танцовщиц, прыгавших вокруг него и кричавших «Я Перетрий! Я Перетрий!»… Ему пришлось раздеться, чтоб показать Императору…
Не в силах удержаться он расхохотался, и в этом смехе не было ни капли злобы. Только радость. Когда он отсмеялся, Гаврила спросил:
— А потом, что было?
Узник вздохнул, обвёл взглядом темницу.
— А потом было это…
Глава 23
Про замок Ко Патрикий не знал. Слышал, вроде, что-то, но так чтоб твёрдой рукой дорогу указать — нет.
Он честно хмурил брови, копаясь в памяти, но так ничего там и не выкопал. Попытался он, было рассказать о замке волшебника, имя которого Гаврила тут же забыл, осталось от него только ощущение чего-то разбивающегося вдребезги, но Масленников мрачно поблагодарил его, и чтоб не испытывать судьбу отошёл подальше.
— Говорил я тебе, — начал Марк.
— Ничего, не треснул, — оборвал его Гаврила. — Когда ещё с таким человеком посидеть придётся… А не спросишь — так и не узнаешь ничего. Мне теперь своим умом жить…