— Колдовство? — слабо выдохнул Прошин.
— Ну, а вы как думали? Я ведь не господь бог. Я скорее…Но не будем о грустном, — старик осклабился, показав большие желтые зубы. — Спрячьте лист и поспешите домой. И никому! Помните об этом!
Прошин не вышел, выплыл из кабинета. Каким-то непонятным образом он оказался на улице, огляделся и поплыл к подворотне. Он не чувствовал собственного веса. Он летел, летел!
Прибежал домой, проскочил мимо удивленной жены в кабинет, заперся на замок, постоял в раздумье — замок показался ему не совсем надежным. Выбежал в прихожую, схватил швабру, метнулся назад. Заложил шваброй ручки двери, замкнулся. С той стороны неуверенно поскреблись, и голос жены поинтересовался, что такое он делает.
— Не мешай мне! — прорычал Прошин, с разбегу бросился в кресло.
Достал листок, полученный от Ройстермана, вгляделся в него. Ему ничего не удалось понять. Какие-то буквы, кое-где мелькают слова, но когда к ним возвращаешься взглядом, их уже нет. «Глупость», «талант», «деньги» — эти слова встречаются часто, но исчезают, исчезают, и нет никакой возможности их поймать.
— Витя, — послышался слабый голос жены. — Тебя к телефону. Корзунов.
— К черту Корзунова! — проревел в бешенстве Прошин. — Я ему потом перезвоню! И не мешай мне, я же просил!
Он с досадой отшвырнул листок, забегал по кабинету. Через некоторое время до него дошло, что он не переобулся и топает по ковру в грязных башмаках. Никогда ничего подобного он себе не позволял. Он снял ботинки, подвигал пальцами ног в старых черных носках. Идти за тапочками не хотелось. Снял плащ, пиджак, подумал немного и швырнул в угол, не узнавая себя. Упал в кресло, придвинул к себе клавиатуру компьютера и начал с остервенением стучать по клавишам.
— Витя, ну ты даешь! — глядя на Прошина круглыми глазами, сказал Корзунов. — Три дня сидишь взаперти, на звонки не отвечаешь. Жену бы хоть пожалел! Она места себе не находит. А ты что? Не жрал, похудел, глаза впалые, нос острый, морда сиреневая. Что ты хоть делал-то?
— Работал я, Леша.
— И что? Наработал что-нибудь?
— Наработал, — Прошин сладко потянулся, кивнул на стол, где лежали отпечатанные листы. — Возьми, почитай.
Корзунов схватил листы с такой быстротой, что Прошин отшатнулся, впился в текст глазами, начал читать.
— Ммм, — произнес он через минуту. — Ты с ума сошел, да?
— В каком смысле?
— Тебя за такой текст редакторы порвут на части!
— Не порвут… — неуверенно произнес Прошин.
Корзунов не ответил. Закончив чтение, он нервно смял листы, не замечая, что делает, посмотрел мимо Прошина.
— Ну? — не выдержал тот.
— А? Что?
— Как тебе… рассказик?
— Рассказик? Это вот ты называешь рассказиком? Нет, погоди, я не знаю, что сказать. Погоди… Извини, я бумагу помял… Послушай, я пойду, ладно?
— Ну, иди, — Прошин растерянно заморгал.
Корзунов двинулся к выходу, у двери остановился, повернулся и неожиданно выпалил:
— За тобой должок! Двадцать штучек. — И вышел.
— Вот тебе! — прошептал Прошин, удивленно глядя вслед приятелю. — И что это значит?
Он посидел немного, глядя в одну точку, потом встрепенулся, огляделся и заорал:
— Марина! Жрать хочу, подыхаю!
— Сейчас, сейчас! — отозвалась жена. — Все готово.
Прошин стоял и смотрел на дверь, ничего не понимая. Была табличка, ему ли этого не помнить! Была. Черными буквами: Ройстерман А.М. И где она теперь, спрашивается? Дверь та же, а от таблички и следа не осталось! Нет, точно — дверь та же. Вот эту царапину он тогда еще заметил. Позвольте — табличка была прикручена шурупами. Ну-с, и где же следы от шурупов? И потом, она ведь не один день висела, должен был след остаться на краске!
Постояв немного, он нерешительно надавил на кнопку звонка. Дверь открыли через минуту. На пороге стояла молодая девица вульгарного вида, в желтой футболке, из которой просились наружу огромные груди.
— Ну? — сказала она.
— Эээ…Ройстерман А Эм… — с тоской глядя на груди, вымолвил Прошин.
— Здесь живет?
— Нет тут никакого Ройстермана! — заявила девица и хотела было захлопнуть дверь, но остановилась и продолжила: — И не было никогда!