Корзунов с готовностью перекинул руку Прошина через плечо, ondub`rhk его и понес к выходу. Прошин был гораздо ниже ростом, и ноги его болтались, как у повешенного.
Прошин с тоской сидел в кабинете и поглядывал на трубку радиотелефона. Только что он позвонил Корзунову, но его самого не услышал. Трубку взяла Лена, жена Корзунова. Она говорила тихо, прикрывая микрофон ладонью:
— Работает он, Витя. Что? Нет, не заперся. У него в кабинете и замка-то нет. Зачем бы ему запираться? Работает. Я уж Бога молю, чтоб не помешало что, не спугнуло. Мы все на цыпочках ходим. За последние два года это первый случай, когда он ТАК работает. Так что и не проси, не позову. У тебя срочное дело? Нет? Ну вот. Я передам, он перезвонит.
Хм, работает. Он еще пожалеет о том, что произошло.
Прошин подтянул к себе клавиатуру. Экран компьютера засветился. Оказывается, за время обладания талантом он написал пять больших рассказов. Они лежали в папке под названием «Ройстерман». Прошин поежился, переименовал папку в «Прошин» и затолкал ее подальше, чтоб не мозолила глаз. «Потом почитаю» — решил он.
На душе было пусто, но покойно. И слава Богу! — подумал Прошин.
Корзунов позвонил вечером, в одиннадцать часов.
— Привет, старик! — начал он бодрым голосом. — А я тут так плодотворно поработал! Сейчас отдыхаю. Ммм, старик, это что-то! — продолжал он, понизив голос. — Это просто радость какая-то! Я как на крыльях!
— Я сначала тоже был как на крыльях…
— Вздор! — заявил Корзунов. — У меня не тот случай. Я, в отличие от тебя, не стану пахать как проклятый. Понемногу, понемногу. Я не такой дурак, как ты, чтобы сгореть в неделю. Мне это дело нравится, зачем же себя испепелять? Вот так-то, старичок, вот так-то.
Он еще что-то говорил, но Прошин не стал слушать. Он отключился, подошел к окну. Снаружи шел дождь. Мокрые зонтики уныло двигались в разные стороны, будто самостоятельно. Проезжали машины, брызгая водой. На душе было покойно, но пусто. Страшно пусто. Он потерял что-то важное, значительное, причем отдал это добровольно.
— Ну и пусть, — сказал он, с силой сжав кулаки. — Жили же раньше — и ничего. Проживем и теперь.