– Чего замолкла, продолжай! – велел командир.
– Резала она хворому барину пальцы и кровью, значит, какие-то полотна мазала... – понизив голос, добавила старуха.
– Кровью, значит? – еле слышно повторил Бегельман.
– Вышивала она тряпки с лентами и заматывала в них Сергея Николаевича, – торопливо продолжила Анфиса. – И как бы там ни было, но – день за днём, неделя за неделей – начал наш молодой барин поправляться. А ко Дню ангела своего, когда ему пятнадцать лет исполнилось, совсем выздоровел. Стала Эйьяна в обратную дорогу собираться. Но куда там! Севера те к тому времени царь-батюшка-то уже продать успел. Заказаны были пути-дорожки для русских в Аляски эти... Но энта вышивальщица ничего слушать не хотела. Поначалу выла, словно раненый зверь, от еды отказывалась... Николай Ермолаевич – царство ему небесное – тоже переживал, в столицу письма слал, пытался, значит, слово своё перед басурманкой сдержать – отправить её туда, откуда привёз. Бабы болтали, что деньжищ он этой ведьме отвалил... Рублей пятьсот чистым золотом. Она, черномазая-то эта, казначейскими билетиками вроде как побрезговала, а вот монетами золотыми – взяла. Взяла, да и в землю зарыла... Тут турецкая война началась, и пришлось нашему барину снова дом родной покинуть. А чтобы дворовые да прислуга в его отсутствие Эйьяну эту не обижали, уговорил он её креститься в православную веру. После чего приказал всем называть её Евфалия, а по-другому – Фалея. Она к тому времени по-нашему уже и говорить научилась. И говорила, что никоды бы имя не сменила, кабы её новое имя не было одинаково с прежним. Дескать: и Эйьяна, и Евфалия – одно значение имеют, вроде как слово «цветущая». Говорила, что как Николай Ермолаевич вернётся, так сразу и повезёт её в Америку. А пока – раз уж суждено ей здесь его дожидаться – будет она людям помогать, от недугов своим волшебством да вышивками лечить. Многих тогда Эйьяна-Фалея на ноги поставила... В общем, прижилась она у нас... Через три года убили на войне нашего барина. Сергей Николаевич – сынок его – тогда уже в столице жил. Домой наведывался редко. Приедет, бывалоча, и сразу приказчика к себе зовёт. Кричит, чихвостит его: мол, вор ты и жулик, почему мало денег имение приносит; распоясались, мол, всё, работать не хотят! Ну, приказчику-то своя рубаха ближе к телу, чует старый лис, что барину деньги нужны. Взял один раз, да и выслужился: «Вы...», – говорит. – «Ваша светлость, не серчайте, вы лучше у Фалеи вашей деньги покойного батюшки отберите. Зачем этой ведьме тыщи такие? А если что, то я и место указать смогу, где бесовка их закопала. Накажите ведьму прилюдно, да из дома выгоните! А то живёт здесь задаром! Ходит по деревне да полотна свои вышивает. Не бесплатно, поди! А нам на усадьбу – или на ваше содержание – ни копеечки не даёт!». Взбеленился Сергей Николаевич. Мужиков с лопатами позвал и пошли они толпой вырывать ведьмин схорон...
Тут на глазах рассказчицы выступили слёзы, Анфиса всхлипнула и принялась сморкаться в передник.
– А дальше? Что там произошло? – нетерпеливо спросил Бегельман.
– Не знаю... – скорбно ответила кухарка. – Не знаю и знать не хочу. Видать, когда Фалея на то место прибежала... Измывались над ней мужики... Истерзанная да избитая ушла она, словно дикий зверь, в лесную чащу и затаилась надолго. А когда про неё и думать забыли – появилась... Люди, кто её видел, все от страха только крестились да охали. Страшная была, чисто ведьма настоящая, вся в паутине с ног до головы. Дошла она до барского дома и бросила на порог тряпку, узлом завязанную. Когда барин с мужиками ткань ту развернули, то аж обомлели и креститься начали. Говорят, что была там целая картина! Целая вереница, значит, мужиков разных вышита, а в самом конце – девка. А страшные морды с клыками жрут и кромсают мужиков ентих. А поверху всего этого – крючки да закорючки, кресты да палочки. А самый первый из вышитых – так вроде сам Сергей Николаевич! Разгневался барин, плюнул на полотно это и швырнул вышивальщице под ноги. Та злобно рассмеялась, тряпку подняла и в лес убежала... Только в имении с тех пор беда за бедой приключаться стали. То пожар, то наводнение, то засуха, то помёрзнет всё. И быстро все деньги Фалеины потрачены были. Быстро – да без пользы! Серей Николаевич из столицы-то вернулся, не по карману ему житьё там пришлось. Да и изменился он – в бога уверовал, с утра до ночи с колен не вставал, заступничества у Бога вымаливал. Хорошо, князь Максутов снова помог. Сосватал молодому барину староверку из дальних родственников, чтобы тот на себя от невзгод руки не наложил. Вот так вот Снегирёв-младший на богомолке-то и женился, сыновей нарожал, да в строгости воспитывал, только... Не помогло ничего... Как тридцать пять лет ему исполнилось – так с ума и сбрендил, ходил по улице, с Эйьяной невидимой разговаривал. Говорил всем, что приходит она к нему, что на сто пятьдесят лет наперёд знает он, как потомки его мучиться станут. Что придёт время, и смешается их кровь с кровью её рода-племени, и родится девочка, и будет она великой ведьмой-вышивальщицей... Люди от барина шарахались, за версту обходили... А в тысяча девятьсот седьмом году он помер... В шестнадцатом годе оба его сына тоже поженились на староверках из соседей деревни, а в прошлом годе – всё ихнее семейство сбежало с беляками.