– Ну... Кто из старых баб и знает, так те и не пойдут сюды ни за какие коврижки. Боятся они. А мужики... Так на фронте все... Один я, навроде как дурачок...
Он хотел ещё чем-то насмешить попутчика, но в руке товарища Бегельман появилось оружие, и раздался выстрел.
Мужичок, отпустив поводья и упав на камни, так и остался лежать с распахнутыми от удивления глазами и открытым беззубым ртом. Старая кляча топталась на месте и жалобно смотрела на убийцу.
– Пошла! Пошла! – прошипел товарищ Бегельман и вдруг заплакал, грязные слёзы текли по впалым щекам...
Лошадёнка всхрапнула и, развернувшись, медленно побрела назад.
Когда уставший командирский конь остановился шагов за двадцать от крепкого бревенчатого дома, красноармеец не стал понукать животное, а с трудом спрыгнув на землю, направился к жилищу...
Прямо на земле, у крыльца, скрестив ноги, сидела крепкая старуха и быстрыми сноровистыми движениями чистила рыбу, вынимая её одну за другой из старого ушата. Она даже не подняла глаз на незнакомца, продолжая свою работу. Седые волосы смуглой колдуньи были заплетены в две длинные тугие косы и украшены яркими бусинками. На плечах – странное покрывало: то ли шаль, то ли одеяло, расшитое разноцветными нитками.
– Это ты бабка Евфалия? – потирая горло, простонал Бегельман.
– Я-то? Кому – бабка Евфалия, кому – Эйьяна, а кому – и ведьма-вышивальщица, – низким сочным голосом нараспев ответила хозяйка. – У индейцев моего племени всегда несколько имён и прозвищ бывает. А ты – хоть и девка молодая – да деньки твои сочтены.
– Не смей, старая! – по вискам командира заструился липкий пот. – Товарищ Бегельман стянул с головы кожаную кепку и пригладил рукой каштановые короткие кудри, прилипшие к мокрому лбу. – Я тебе – не девка! Я – красный командир конного отряда дивизии...
– Никакой ты не командир, – спокойно перебила говорящую старуха. – Ты – баба, обманутая, брошенная и смертельно больная... А то, что убивать людей любишь, так это от того, что силы их забираешь... В тебе самой-то жизни уже величиной с рыбью чешуйку осталось. Сожрали язвы срамные всю твою молодость.
– Но ты... Ты же меня вылечишь. Я сюда за столько вёрст добиралась.
– И что? – старуха подняла на Бегельман ясные и холодные, словно серый лёд, глаза. Чёрные зрачки расширились так, что на секунду глаза сделались темнее ночи. – Что мне от твоих надобностей!? У меня и своих хватает!
– Что!? Что тебе отдать? – заволновалась командирша. – Ты в деревню хочешь вернуться!? Любой дом покажи! Любой двор покажи! Завтра всё твоим будет. Я бумагу от Реввоенсовета выпишу...
– Как тебя звать, глупая баба? И сколько тебе годов? – строго спросила Эйьяна.
– Я – Сонька... Соня Бегельман. Мне всего двадцать два, и я хочу жить! Я очень хочу жить, бабушка... – ноги у говорящей задрожали, и она опустилась на колени, – Если поможете болезнь одолеть, то обещаю, что никогда вас не брошу, буду всегда подле вас, буду помогать чем смогу и никогда не предам. Всем желаньям, всем мечтам на горло наступлю... Только бы жить!
– Ну что ты, девка! Не обещай, чего не выполнишь! Сама себя не обманывай. Желания не исчезают. Они могут превратиться в скрытые или отложенные... – лицо Эйьяны-Евфалии сделалось насмешливым. – Особенно – сильные желания, те, которые нутро человечье пожирают. Из-за таких желаний миры рушатся! Революции происходят! Всё с ног на голову переворачивается! Мать-то твоя живая?
– Нет, – не поднимая на старуху глаз, произнесла Сонька.
– Сирота, значит... – покачала головой Эйьяна. – Ладно, оставайся, а там посмотрим: насколько твоей покорности хватит.
– Значит, берёшься мою заразу извести? – облегчённо вздохнула гостья.
– Хворь лечить – как рыбу удить... – задумчиво проговорила тлинкитка, держа в руке серебристую рыбёшку. – Люди – воды, недуги – рыбы... А когда я нитками своими холсты вышиваю – навроде как снасти заготавливаю да наживку выбираю. Рыбины-то разные! Одну можно руками ухватить, другую на голый крючок выловить, третью – на прикорм какой... Червя или тухлятину... А для некоторых целый невод сплести придётся, чтобы реку перекрыть – да ждать. Бывает и такое, что всесильные духи разглядят в человеке предназначение, да и даруют ему излечение, подсказав как быть да что делать... Перед таким рыба-хворь в заветном месте сама на берег выбросится.
– Причём тут рыба? Я ни одного слова не понимаю...
– Это плохо... – колдунья замерла и посмотрела своим холодным омертвевшим взглядом прямо в глаза красной командирши.
От этого взгляда Соньку словно парализовало, а бабка добавила:
– Значит, не получится запросто твою рыбину изловить, потому как не подобраться к водам твоим, ты ведь гнилым болотом стала... Чистить тебя придётся.