Елена Арсеньева
От автора
Их глаза глядят со страниц романов, их смех звенит в строках стихов… Они вдохновляли поэтов и романистов. Их любили или ненавидели (такое тоже бывало!) до такой степени, что эту любовь или ненависть просто невозможно было удержать в сердце, ее непременно нужно было сделать общим достоянием. Благодаря им болезнь любви или ненависти заражала читателей. Их мало волновало, конечно, чьи коварные очи презираемы Лермонтовым, кого ревнует Пушкин, чьими страстями упивается Достоевский, чьим первым поцелуем украдкой любуется Толстой, кого всю жизнь нежно обожает Тютчев и к чьим ногам слагают сердца герои Тургенева… Главное – глубина чувств, тайна, а не праздное любопытство!
Ну что ж, а мы – мы полюбопытствуем и заглянем в эту глубину, приподнимем покров этой тайны: любви или ненависти творцов к своим музам.
Паутина любви (Татьяна Кузьминская – Лев Толстой)
Странное это было для нее время… Казалось, жизнь кончена.
Она была молода, красива, талантлива, богата и всеми обожаема. Она только что – со всеобщего одобрения – отказала человеку, которого любила больше жизни и который страстно любил ее. Отказала потому, что у него была другая женщина, и дети у них были, и он метался между прежней привязанностью и новой любовью, и не знал, что делать, и эта его нерешительность оскорбляла ее до глубины души.
Тоска, безвыходная, безнадежная тоска владела ею. Чем ей было тяжелее, тем меньше она старалась выказывать это, чтобы с нею не говорили о больном, а главное, чтобы не жалели ее.
«Умереть, умереть… – единственный выход», – говорила она себе. Но как? Где? Какое найти средство?
Однажды, случайно проходя мимо девичьей, она увидела, как старшая горничная Прасковья всыпала в стакан порошок.
– Что это ты делаешь? Ты больна? Это лекарство?
– Нет, что вы, Татьяна Андреевна! – ответила Прасковья. – Это яд, он выводит всякие пятна. Я вот салфетку замывать должна.
– А он очень ядовит?
– Все руки объест, беда какой! – отвечала Прасковья. – Надо его спрятать. Это квасцы.
Прасковья поставила стакан с квасцами и коробочку на полку между своей посудой и ушла.
Татьяна взяла стакан, прибавила в него порошку и в раздумье держала его перед собой. Ни страха, ни раскаяния она тогда не чувствовала. Скорее всего, она ни о чем не думала тогда, а просто машинально исполняла то, что ее мучило и точило все это время. Услыхав шаги, она сразу выпила жидкость из стакана. И ушла к себе в комнату, легла, прислушиваясь к своим ощущениям и тихонько молясь.
И вдруг в прихожей раздался звонок. Минут через десять дверь в комнату Татьяны отворилась и вошел Александр Кузминский – ее кузен, ее первая любовь, ее бывший жених, ставший ей теперь просто другом.
– Откуда ты? – слабым голосом спросила Татьяна.
– Из Ясной Поляны, – отвечал он. – Соня, Лев Николаевич и Сергей Николаевич приедут дней через пять в Москву.
Соней звали сестру Татьяны. Лев Николаевич – это был ее муж, а Сергей Николаевич…
Значит, он приедет! Значит, еще не все кончено?
Татьяна отправила Кузминского пить чай в столовой, а сама прошла в комнату матери. Она уже чувствовала сильную боль…
– Мама́, я отравилась, – тихо сказала она. – Надо меня спасти; я хочу его видеть.
Мать побледнела и едва не упала без чувств. Тяжело села прямо на пол:
– Чем? Когда?!
Татьяна отвечала ей и в эту минуту вдруг поняла, какое низкое безумие совершила по отношению к своим родным. Как прав был Лев Николаевич, писавший ей: «Кроме твоего горя, у тебя, у тебя-то, есть столько людей, которые тебя любят (меня помни)…»
В доме поднялась суматоха. Татьяне давали противоядие. Страдания были настолько сильные, что ее уже ничего не интересовало. Много позже она узнала, что Кузминский задержался с прибытием к месту назначения из-за ее болезни, а Сергей Николаевич… он так и не приехал.
Она встала после болезни другим человеком. Она поняла для себя невозможность счастья и желала бы забыть эту преступную глупость свою. А впрочем… впрочем… мужем ее сестры и ее ближайшим другом и наставником был не кто иной, как Лев Николаевич Толстой, а значит, Татьяна могла не сомневаться: рано или поздно она вновь лицом к лицу столкнется с историей своей любви, со своим грешным поступком… на страницах его романа.
Сколько Татьяна себя помнила, имя Толстого часто звучало в доме ее отца, Андрея Евстафьевича Берса, московского врача. Он был женат на своей пациентке, Любови Исленьевой, которая выросла вместе с будущим знаменитым писателем и всегда считала его своим другом. Их детство, их родственники, даже горничная Мими были изображены им в «Детстве» и «Отрочестве».