— Молодец, молодец! — кричала гусыня. — Так держать!
— Вниз беги! — советовали коровы.
— Давай сюда! — вопил гусак.
— Вверх беги! — кричали овцы.
— Крутись-вертись! — гоготала гусыня.
— Скачи-пляши! — вступал петух.
— Берегись Лерви! — мычали коровы.
— Берегись Зукермана! — орал гусак.
— Берегись собаки! — кричали овцы.
— Слушай меня, слушай меня! — взывала гусыня.
Несчастный Уилбер был перепуган и совершенно одурел от шума и гвалта. Ему совсем не нравилось быть в центре всей этой кутерьмы. Он попытался было следовать советам, которые ему подавали друзья, но не мог разом бежать и верх, и вниз, не мог крутиться и вертеться и в то же время скакать и приплясывать. И кроме того, он так горько плакал, что ничего вокруг себя не видел. Уилбер же был еще совсем маленький поросенок, можно сказать, малыш. Ему так хотелось, чтобы Ферн была рядом, чтобы она взяла его на руки и утешила. Когда он поднял голову и увидел, что возле него стоит мистер Зукерман с ведром теплого пойла, на душе у него полегчало. Он задрал свой пятачок и принюхался. Пахло замечательно: теплым молоком, картофельными очистками, пшеничными отрубями, кукурузными хлопьями, остатками домашнего хлеба, который миссис Зукерман испекла к завтраку.
Мистер Зукерман постучал по ведру.
— Ешь, поросенок, — произнес он, — еще давай.
Уилбер сделал шаг к ведру.
— Нет-нет-нет! — заговорила гусыня. — Это старый трюк с ведром, Уилбер. Не попадайся на их удочку-удочку. Он хочет тебя снова заманить в неволю-неволю. Он взывает к твоему желудку.
Но Уилберу было все равно. От еды шел такой аппетитный запах. Он сделал еще один шаг.
— Свинка, свинка, свинка, — ласково уговаривал мистер Зукерман, потихоньку отступая к амбару и глядя вокруг с невинным видом, будто не замечал, что белый поросенок следует за ним по пятам.
— Зря-зря-зря, — твердила гусыня.
Уилберу было все равно. Он все шел и шел за ведром с пойлом.
— Еще вспомнишь о свободе, — гоготала гусыня. — Час свободы стоит целой бочки пойла.
Уилберу было все равно.
Когда мистер Зукерман дошел до загончика, он перегнулся через загородку и вылил пойло в кормушку. Потом он отодвинул болтавшуюся доску так, чтобы Уилбер мог свободно пролезть.
— Подумай, подумай! — закричала гусыня.
Уилбер не обращал на нее внимания. Сквозь дыру в загородке он шагнул в загончик. Потом подошел к кормушке, сделал большой глоток и стал жадно хлебать молоко и жевать хлеб. Он был рад, что снова дома.
Пока Уилбер ел, Лерви принес молоток и небольшие гвозди и прибил доску на место. Потом он и мистер Зукерман стояли, лениво облокотившись о загородку, и мистер Зукерман палочкой почесывал Уилберу спинку.
— Свинка что надо! — сказал Лерви.
— Вырастет — будет хорошей свиньей! — отозвался мистер Зукерман.
Уилбер услышал, что его хвалят. В животе у него переливалось теплое молоко. Палка почесывала спинку. Было приятно, и покойно, и сонно. Он так устал за этот день. Было всего четыре часа, а он был уже непрочь поспать.
«Все-таки я еще слишком мал, чтобы в одиночку выходить в большой мир», — подумал Уилбер, укладываясь.
4. Одиночество
Следующий день выдался дождливым и пасмурным. Дождь лил на крышу амбара и капал с карниза. Дождь лил на гумно и разбегался по нему ручейками, а ручейки стекались на дорожку, поросшую травой и чертополохом. Дождь струился по окнам кухни миссис Зукерман и хлестал из водосточных труб. Дождь поливал спины овец, которые паслись на лугу. Когда овцам надоело мокнуть под дождем, он медленно побрели по дорожке в овчарню.
Дождь расстроил все планы Уилбера. В этот день он надумал выбраться наружу и вырыть во дворе новую яму. Были у него и другие планы. День был спланирован примерно так: завтрак в шесть тридцать. Снятое молоко, корки, отруби, недоеденные кусочки пончиков, пшеничные оладьи с капельками кленового сиропа, картофельные очистки, остатки сладкого пудинга с изюмом и кусочки пшеничных хлопьев. Завтрак кончился в семь. Время с семи до восьми Уилбер собирался посвятить беседе с крысенком по имени Темплтон, который жил под его кормушкой.
Разговоры с Темплтоном, конечно, не самая интересная вещь на свете, но все же лучше, чем ничего.
С восьми до девяти Уилбер собирался поспать на солнышке.
С девяти до одиннадцати он решил рыть яму или канавку: если повезет, может, удастся откопать что-нибудь вкусненькое.
С одиннадцати до двенадцати хорошо бы просто постоять и понаблюдать за мухами на заборе, за пчелами в клевере и за ласточками в небе.