Но, прежде, чем кто-то из нас произнёс хоть слово, в комнату вбежали две маленькие девочки, лет семи и четырёх, с криком: — Папочка! Папочка! Пошли, посмотришь нашу рождественскую ёлку!
Так что я последовал за ними в гостиную и восхитился рождественской ёлкой, а потом нас позвали ужинать и женщина, которая, как видно, видела во мне своего мужа и отца этих детей, очень странно глядела на меня и задавала насторожённые вопросы, и всё, что мне удалось сделать — это вслух не расхохотаться над иронией моего ответа, что сегодня я немного сам не свой. После ужина я поднялся, нервно пошатался по комнате и вышел обратно в гостиную, подмечая на стенах фотографии, на некоторых из которых был я, вместе с этой женщиной и детьми. Я остановился у шкафчика, полного книг, многие из которых несли на корешке моё имя. Я узнал свой первый (и, насколько мне известно, единственный) роман «В бездне», но там оказалась ещё, как минимум, дюжина их, на трёх я делил авторство ни с кем иным, как с Уолтером Стивенсом. Одной оказалась детская книжка, под названием «Морж возвращается».
Но прежде, чем у меня от всего этого закружилась голова, открылась передняя дверь и появился мужчина, который в точности выглядел, как не столь потрёпанно одетая версия меня самого, подбородком придерживающий стопку коробок с подарками. Он всё выронил, охнул и сдавленно чертыхнулся; наши взгляды встретились и он/я понял. Жена закричала. Я кинулся мимо него, в ночь, прочь из этого дома. Я не успел поразмыслить, как они восприняли это бегство, потому что через минуту снова как бы упал во тьму, а потом очутился во мчащейся машине, вместе с Моржом и там, вполне заметное, было нечто, вроде волоконца, вроде светящегося отрезка струны, парящего в воздухе прямо у моего лица. Оно тянулось сквозь лобовое стекло в бесконечность или, по крайней мере, очень, очень высоко в небеса и, прежде, чем я понял, что это такое, мы с Моржом ухватились за него и оба распевали что-то, явно не похожее на «Ом мани падме хум»[11], уверяю вас, а потом опять упали, грохнулись в грязь и покатились, остановившись на самом краю утёса, перед дырой в земле, величиной с Большой Каньон, только полный огня внизу и оттуда возносились звуки, которые мог издавать ветер, вырывающиеся вулканические газы или Бог знает что, но несомненно вызывавшие у меня мысль о миллионе голосов, одновременно вопящих от боли и ужаса.
— Ах, Мефистофель… — прошептал я и мой голос мне не принадлежал. Это был отзвук того бушующего ветра.
Или, быть может, Морж собирался изобразить Вергилия и провести мне экскурсию по безднам, до самого дна, к замёрзшему озеру в сердце мира и невредимым вывести из дьяволовой задницы, но насчёт этого я сомневался, действительно сомневался; я не знал точно, был это ли вообще Ад, хотя подметил, что воздух был сернист и удушлив, и целых два громадных солнца взирали на нас с тускло-оранжевых небес.
Затем опять, мы с моим другом запели, ухватились за нить, которая вилась в воздухе и упали во тьму, и снова оказались во мчащейся машине. Ему пришлось бешено вывернуть руль, чтобы избежать лобового столкновения и вернуться в свой ряд, пока нас грузовик ослеплял нас фарами и оглушительно гудел.
И вновь мы очутились в каком-то месте, тихом и холодном месте, где побрели через ледяную пустыню под чёрным и сверкающим небом, направляясь к высившейся над нами горе, на вершине которой зловещим оком мерцал один-единственный, сияющий огонёк.
«Бесконечность миров, — объяснял мне Морж, — кроется не в пространствах, которые мы знаем, но меж ними, каждое из которых открыто дерзновенному философу, чумевшему отыскать к ним путь, как он сам».
Паутина во тьме, ведущая куда и когда угодно. Когда я опять спросил его: «Почему я? Почему он выбрал меня для такого откровения?», Морж ответил, что в своих странствиях заводил множество подобных протеже и учеников, но, окинув взором из грядущего, увидел уже свершившийся факт, что мы с ним стали родственными душами в мере, превосходящей любое понимание и, поскольку это уже и было так, он вернулся назад и помог этому свершиться, одним сырым зимним вечером материализовавшись из воздуха в секции классики книжного магазина «Безголовый Шекспир», а прочие варианты, можно сказать, канули в Лету.
Бесконечность миров затрагивала все места, времена и вероятности. Существовал мир, где моя жизнь повернулась совсем иначе, а, может и удачно, и у меня была семья, и существовал тот, где человечество так и не развилось на Земле, и органическая жизнь, если этот термин был применим к тому, что поселилось там взамен, была совершенно иной.
11
Ом мани падме хум — одна из самых известных мантр в буддизме Махаяны. Буквальный перевод: «О, жемчужина, сияющая в цветке лотоса!»