— Ребята, — заговорил Яков, — а как это, значит, общественные интересы выше личных ставить?
— А так — все отдать для общего дела! — сказал Павел.
— Ну, скажем, у нас в избе-читальне, это самое, скатерти на столе нету, значит я должен свою из дому принести? Да ты знаешь, что мне мать за это сделает?
Все рассмеялись. Павел сказал добродушно:
— Чудак ты, Яшк… Это же мелочь — скатерть, тут в другом дело… — Он задумался, чуть вздрогнула родинка над правой бровью. — Вот одни люди живут на свете и думают: своя рубашка ближе к телу, человек человеку волк… Чтоб тебе хорошо было — грызи других, как волк!
— Как Кулуканов, — тихонько шепнула Мотя.
Павел продолжал:
— А надо так жить, чтобы не одному тебе, а всем хорошо было.
— Вот правильно Паша говорит! — кивнула головой Мотя.
— Подожди, Мотя, — остановил он ее. — И для общего Дела, ребята, настоящий большевик ничего не пожалеет. Настоящего большевика ничто, ничто не испугает! Никакой враг! Вот в Дымова сколько раз стреляли, а он не боится.
Федя вздохнул:
— А я только грома боюсь… Вон какая туча идет.
Мотя запела, поддразнивая:
— Дождик, дождик, пуще…
— Дам тебе я гущи… — подхватил Яков.
Федя надул губы:
— Паш, чего они дразнятся?
— Бросьте, ребята… А ты не обращай внимания, ну их… Давайте почитаем что-нибудь?
— Темно уже… — Мотя посмотрела на него. — А пойдемте в избу, ребята, я лампу зажгу.
Шумно переговариваясь, все поднялись и ушли в избу. Широкая полоса света упали в открытую дверь на крыльцо и протянулась по двору. Дымов, учительница и Потупчик вошли в эту светлую полосу и остановились.
— Сами видели, Николай Николаевич, — говорил Потупчик, — люди у нас разные; есть и такие, что хотят в колхоз, да боятся.
— Ну что ж, Василий Иванович, и Москва не сразу строилась. Придет время — все пойдут в колхоз.
— Так-то так, Николай Николаевич, да хочется, чтобы поскорей, — он вздохнул. — Я скажу дочке, чтоб ужин собирала.
Потупчик ушел в избу. Дымов присел на порожек, заглянул в дверь.
— Зоя Александровна, вы посмотрите, какое там собрание!
Ее лицо посветлело.
— Пионерский актив! А вон тот, видите — черненький, сын Морозова, Павлик.
— Знаю, знаю… И братишка его, Федя, кажется?
— Да, Федя… Смотрите, что там за борьба?
В избе нарастали голоса, шум. Отчетливо слышался бас Потупчика: «Не дам, не дам!» На крыльцо пятилась запыхавшаяся Мотя с простыней в руках. Другой конец простыни был в руках отца, который показался на крыльце следом за дочерью. Смеющиеся ребята высыпали во двор.
— Ого, а дочка-то, пожалуй посильнее отца! — подмигнул Дымов.
— Мотя, что это значит? — спросила учительница.
— Да ну, Зоя Александровна…
— Что «Да ну»?
— Понимаете, Зоя Александровна, какая блажь ей в голову пришла? — сердито пробасил Потупчик. — Говорит, в избе-читальне скатерки на столе нет. Так вот ей отдай последнюю простыню!
Дымов переглянулся с учительницей и рассмеялся так заразительно, что следом за ним захохотали ребята и гулким басистым емехом закатился сам Потупчик.
— Ай да Мотя! Вот так придумала!
— И ничего смешного нет! — говорила она, тяжело дыша. — Я такой секрет знаю, как красную краску делать. Вы знаете, какая скатерть будет? Первый сорт!
— Вот и потолкуй с ней, — махнул рукой Потупчик.
Дымов вынул платок и вытер глаза.
— Что за ребята у вас, Зоя Александровна! Положи ты эту простыню на место, Мотя! Мы вам из района скоро пришлем и скатерть, и занавески на окна, и разные картины, и новые книги.
— Вот это да! — восторженно вырвалось у Павла. — А «Чапаев» будет?
— Фурманова? Будет, Павлик!
Павел спросил с надеждой:
— А вы Чапаева видели? — Ему очень хотелось, чтобы этот хороший человек знал Чапаева, о геройских подвигах которого пионерам много рассказывала Зоя Александровна.
— Чапаева не видел, Павлик… А вот Фурманова хорошо знал. Вместе против беляков воевали. — Дымов прикоснулся пальцем к шраму на щеке. — Вот она — памятка о тех временах. — Он обернулся к учительнице и прибавил: — Заждались меня, ребята, наверное? Сейчас я вам текст для лозунгов дам.
Взрослые ушли в избу, а пионеры в ожидании уселись на крылечке.
— Сейчас дождик пойдет, — тихонько сказал Федя, опасливо косясь на нахмурившееся небо.
Уже совсем стемнело, в избах засветился огонь. Набежал ветер, пошевелил волосы ребят и снова стих.
— А дождь, это самое, и впрямь сейчас посыплет, — вздохнул Яков и вдруг настороженно стал прислушиваться.
С улицы донесся сердитый женский крик:
— Яшка! Яшка!
Яков слетел с крыльца, словно его толкнули в спину.
— Ой, ребята, пропал! Мать зовет… Иду-у, маманька!.. — он перемахнул через забор и исчез в темноте.
— И я побегу… — Клава поднялась. — Как бы и мне не досталось! Федя, идем, я до дому доведу.
Федя вопросительно взглянул на брата.
— Паша, пойдем?
— Иди, иди, братко. Я лозунги возьму у Дымова.
Клава и Федя ушли. Было слышно, как они мягко шлепали босыми ногами по пыльной дороге.
Павел и Мотя сидели молча. Мотя долго смотрела на его неясный профиль, наконец прошептала:
— Паш…
Он не слышал и сидел по-прежнему неподвижно, облокотившись на колено и положив подбородок ладонь.
— Паш…
— А?
— Ты про что думаешь?
— Да так… — неопределенно повел он плечами.
— А я тоже люблю думать… Про все, про все! Знаешь, когда хорошо думается? Когда спать ложишься… Правда? А тебе сны снятся?
— Снятся.
— Мне раз приснилось, что в Герасимовке дома стеклянные и электричество.
Павел с интересом взглянул на нее, убежденно сказал:
— Электричество на самом деле будет. Помнишь, Зоя Александровна говорила, что в каждую деревню электричество проведут? Вот только колхоз сначала надо.
— Только домов стеклянных не будет — побьются… — Мотя глубоко вздохнула, помедлила. — Паш, а один раз… ты мне приснился.
— Я?!
— Ага… — Она снова помедлила. — А я тебе никогда не снилась?
— Не… — подумав, ответил он.
Вдали глухо зашумела тайга. Сильный порыв ветра внезапно налетел на деревню. Острая молния вспыхнула и погасла, словно опущенная в воду; вдали неясно зарокотал гром.
На огороде, неистово захлебываясь, залаял пес.
— На кого это Кусака? — Удивленная Мотя вскочила, придерживая на коленях трепещущее платье. Она исчезла за избой, но Павел слышал ее тоненький, уносимый ветром голосок:
— Кусака, Кусака! На, на! Кому говорю, Кусака!
В небе снова загромыхало. Тяжело дыша, девочка подбежала к крыльцу.
— Кто бы это был, Паш? По огородам пошел, быстро так…
Павел встревоженно приподнялся:
— Не хромает?
— Да разве ж разберешь в темноте? — пожала она плечами и, увидев, что Павел заторопился к плетню, сказала:
— Да ты сиди, Паш. Может, мне показалось…
Павел стоял у плетня, настороженно вглядываясь в темноту.
— Мотя! — вдруг позвал он.
Она послушно подошла и стала рядом.
— Как Зоя Александровна говорила про пионерский салют?
— Как? — Она помолчала, вспоминая. — Ну, что общественные интересы пионер ставит выше личных…
Он задумчиво повторил про себя:
— Общественные интересы выше личных…
— Да ты что трясешься? Простыл?
— Не знаю… Наверно, простыл.
На крыльцо снова вышли Дымов, учительница и Потупчик.
— Возьми, Павлик, лозунги. — Зоя Александровна протянула ему листок.
Дымов сказал:
— Прежде всего о колхозе напишите. Это самое важное! Значит, завтра за работу?
— Прямо с утра сядем, — кивнула Мотя.