— Подглядываешь, коммунист? — грохоча жердями, он прыгнул через забор, но Павел уже исчез.
Дед Серега и Кулуканов замерли посреди двора.
— Кто? — забормотал дед.
— Пашка!.. Кажись, к Потупчику побежал…
Кулуканов сорвался с места, схватил Серегу за рукав, зашипел прерывающимся голосом:
— Опять он!.. Если какого-нибудь уполномоченного из района присылают — не страшно: сегодня здесь, а завтра уехал обратно. А тут свои глаза! Под боком! От них никуда не скроешься!
Дед не двигался.
— Слышишь, Серега?
Дед сказал тихо и четко:
— Убью…
Все молчали. Лишь бабка Ксения что-то шептала и крестилась. Кулуканов наклонился к Даниле:
— Я тебе давал… и еще дам… выследить его надо… И конец!
…Утром комиссия из сельсовета сделала обыск во дворе у деда Сереги. Хлеб был найден. В сарае нашли и кулукановский ходок.
ГЛАВА XIII
3 СЕНТЯБРЯ 1932 ГОДА
Стайками и в одиночку бегали на болото герасимовские ребятишки и возвращались с наполненными клюквой кошелками.
На рассвете в воскресенье Павел и Федя собрались по ягоды.
— Сбегай за Яшкой, — сказал Павел брату, вытираясь полотенцем, — а то он, соня, будет целый час собираться.
Федя опрометью бросился на улицу.
Павел стоял на пороге, помахивая полотенцем. Огромное красное солнце высунулось из-за дальней крыши; все порозовело кругом. Было слышно, как на другом конце деревни перекликались петухи.
Прибирая избу, Татьяна бросила взгляд на Павла и задержалась посреди комнаты. Четким силуэтом вырисовывался он в открытой двери — рослый, худощавый, с руками, вылезающими из рубашки, которую она шила в прошлом году. «Совсем большой стал», — подумала она с нежностью и проговорила вздохнув:
— Пашутка, вы допоздна не ходите только.
Павел быстро повернулся к ней, ухмыльнулся, сказал шутливо:
— Мы в Тонкую гривку махнем и у тетки переночуем.
— Вот я вам махну! — продолжая любоваться сыном, погрозила она пальцем.
— Да я шучу, мам… Мы часа через три вернемся, как раз к утреннику в школу поспеем.
— Ну то-то… — Татьяна увидела, как в соседнем дворе мелькнула фигура Данилы, и прибавила, понижая голос: — Эти… соседи наши не грозятся тебе?
— Не… — неопределенно ответил он, помолчав.
— А вчера Данила ничего не говорил, когда комиссия у них в сарае кулукановский хлеб раскопала? — допытывалась она. — Ты же их на чистую воду вывел.
— Молчит… не смотрит даже…
— Сколько хлеба загубить хотели! Окаянные!
Прибежал, тяжело дыша, Федя.
— Паш! Братко!.. Яшка спит — не добудиться!
Павел расхохотался.
— Так я и знал. Вот соня!
— Я его и щипал, и кулаком под бок, а он только мычит.
— Пошли сами?
— Пошли! — обрадовался Федя. — Дай я только мешок возьму.
Спустились с крыльца. Посреди двора Павел остановился, огляделся вокруг.
— Хорошее утро! Тепло!
— Ага… А я зиму люблю. Хорошо на санках! А трактор по снегу ходит?
— Ну ясно, ходит… Постой, а ты чего это босиком?
— А что?
— Ногу наколешь. Надень-ка сапоги.
— Жарко, — взмолился Федя.
— Надень, надень…
Вышли на улицу. Вдалеке сквозил осенний лес.
…Запыхавшийся Данила прибежал к Кулуканову.
— Ушел на болото… за клюквой…
Кулуканов молча надел картуз.
— Пошли к Сереге…
Дед сидел на крылечке, вертел папиросу. Увидев торопливо подходящего Кулуканова, поднялся, положил нескрученную папиросу в карман.
— Ушел на болото… — очень тихо сказал Кулуканов. — В самый раз!
Дед, не отвечая, заходил по двору, забормотал что-то. Наконец остановился, словно устал.
— Данила, — сказал он тихо, — дай его…
— Кого? — так же тихо спросил Данила.
— Нож… — выдохнул дед.
Данила долго не мог вытащить нож из-за божницы, у него дрожали руки. Наконец выдернул и бегом бросился во двор.
Дед яростно замахал руками, зашипел:
— Да не этот! Тот, горбатый, неси!
Данила исчез и сейчас же вернулся, пряча нож в рукаве.
— Вот он…
— Чего зубами-то ляскаешь? — хрипло сказал дед. — Иди!
— Он… не один пошел…
— С кем?
— С Федькой…
— Выдаст… — шепнул Кулуканов.
Дед вздрогнул.
— Обоих!.. Ну, ступай же! Чего стал, собачий сын? Стой! Я с тобой пойду…
Кулуканов смотрел им вслед и крестился.
…Усталые мальчики возвращались в деревню. Федя всю дорогу оживленно болтал.
Павел шел задумавшись, на вопросы отвечал рассеянно.
— Паш, а кто быстрее: волк или заяц?
— Волк, наверно.
— Паш, а у меня галстук будет, когда я торжественное обещание дам?
— А как же!
В березовых зарослях, где разветвляется тропинка, мальчики вдруг увидели деда Серегу и Данилу. Павел задержал шаг.
— Паш… Данила драться не полезет? — тревожно спросил Федя.
— Побоится при деде. — Павел всматривался вперед. — А ты иди сзади, отстань шагов на десять.
Он медленно приближался к старику.
— Набрали ягод, внучек? — Голос у деда вкрадчивый, ласковый.
— Ага.
— Ну-ка, покажь… Хватит на деда дуться-то…
Павел обрадованно и смущенно заулыбался, снял с плеча мешок.
— Да я не дуюсь, дедуня… Смотри, какая клюква. Крупная!
Он открыл мешок, поднял на деда глаза и отшатнулся: серое лицо старика было искажено ненавистью.
— Дедуня, пусти руку… Больно!
Тут мальчик увидел в другой руке деда нож, рванулся, закричал:
— Федя, братко, беги!.. Беги, братко!..
Данила тремя прыжками догнал Федю…
…На третий день искать братьев в лес пошла вся деревня. Двигались цепью, тревожно перекликались.
В желтом осеннем лесу было тихо и пусто.
Мотя бежала мимо осыпающихся осин и берез, мимо колючих елей, ноги ее утопали в шуршащих листьях. Рядом скакал мохнатый Кусака.
— Ищи, Кусака, ищи… — шептала она, задыхаясь. Пес прыгал, вилял хвостом, смотрел на девочку добрыми, понимающими глазами.
Она на секунду остановилась, озираясь, облизывая сухие губы, и снова побежала… Сколько она уже бежит? Час? Два?
Нет, с ними ничего не случилось! Они у тетки в Тонкой гривке.
Но почему же мать говорит, что их там нет?
— Ищи, Кусака… ищи!
Но Кусака исчез.
Вдруг до нее донесся гулкий собачий вой, от которого замерло сердце и сразу стало холодно.
Задыхаясь, она побежала на этот страшный вой, раздвинула кусты. Вот…
Мешок, рассыпанные ягоды… и кровь на желтых листьях.
Павел лежал, разбросав руки.
В отдалении, зарывшись лицом в валежник, лежал маленький Федя.
Запрокинув голову, Мотя бросилась прочь. Из горла вырвался длинный стонущий крик:
— А-а-а…
Все остальное было как в дыму. Она не видела, как вынесли из леса тела убитых, как вели в сельсовет упирающегося Данилу, не слышала, как Данила, заикаясь, бормотал что-то о Кулуканове, о деде Сереге…
…Всю ночь учительница не отходила от Татьяны, прикладывала к ее голове мокрое полотенце. Изредка учительница выходила на крыльцо и всякий раз видела одно и то же: за столом, под березкой, прижав к себе охотничье ружье, неподвижно сидит рыжебородый Потупчик. Неподалеку от него застыла Ксения, опустив голову на руки.
— Как Татьяна Семеновна? — чуть слышно спрашивал Потупчик.
— Бредит… — говорила учительница, держась за дверь, чтобы не упасть.
Ксения поднимала голову, шептала:
— Зоечка, вы бы поспали… Ведь третьи сутки на ногах… Я же здесь. Я посмотрю за Таней.
— Нет, нет, Ксения Петровна, какой там сон… — слабо качала головой учительница и снова уходила в избу.
Ксения вдруг закрыла лицо руками:
— Ой, да что же это такое делается? Ой, Таня, моя подруженька бедная! Да как она переживет свое горе горькое!