Сваты проглотили все: и Антонову кобылу, и Белоусовых коров, и полные бочки пшеницы, и заверения, что Архип – единственный сын. К несчастью, нашелся Фома неверующий. Гости уже выходили из амбара, когда один из сватов удивился, что соломенный кошель почему-то стоит вверх дном. Хватил пригоршню муки, а пальцы его царапнули по дну. Сват многозначительно хмыкнул, подошел к бочкам, запустил руку, и – раз, другой, пальцы его заскребли о деревянное дно. Обман был раскрыт с позором и унижением, сваты забрали горилку, с которой приехали, а с горилкой, ясное дело, и невесту. От Днепра в хату Архип привез их нанятыми лошадьми, теперь получалось, что везти уже ни к чему, и бывшие сваты, проклиная солошинских мошенников, должны были тащиться пешком через плавни, через пески к своей лодке.
Слава про неудачное сватовство Загребельного разошлась по обоим берегам Днепра, и пришлось ему оставить надежды на богатую невесту. Услышал он, что из Таврии из наймов у колонистов вернулась моя будущая бабушка Варка, с которой он когда-то ходил на вечерницы. Так они и нашли друг друга.
Жизнь в пору гражданской войны в степях Украины была полна лишений и опасностей. Однажды нагрянула банда Маруськи и стала отбирать коней. Архип Загребельный ушел с ними, чтобы не отдавать единственного коня. С ним же сбежал обратно от лихих кочевников. Но жизнь продолжалась!
После свадьбы у Архипа и Варвары Кирилловны (1893—1931) несколько лет не было детей, поэтому они решили взять приемного сына. А после рождения 25 августа 1924 года их единственного ребенка, Павла, моя бабушка тяжело заболела.
В том же августе 1924 года Демьян Бедный хвалится полученным от самого товарища Сталина письмом от 15 июля. В нем кроме всего прочего вождь пообещал близкое начало революции в сельском хозяйстве. Она грянет в 1929 году. В том же августе 1924-го Адольф Гитлер диктует «Майн кампф» в Баварии, в тюрьме города Ландсберг. В этом же году выходит в свет «Волшебная гора», где в прологе Томас Манн скажет о поре, которая предваряла драму Первой мировой войны и последующей эпохи, когда «началось столь многое, что потом оно уже и не переставало начинаться». Старый мир сломали. Завершилась литература фальшивого пафоса?
В романе «Разгон» немало страниц автор посвятил Солошину, детству своего двойника – академика Карналя.
«…Родился среди людей, которые веками мечтали владеть землей и наконец достигли осуществления своей мечты, он еще не знал тогда, что ему самому покажется этого недостаточно и он замахнется на недостижимое – захочет познать и неприступные тайны мироздания. Уже заканчивая десятилетку, с головой, полной порой неупорядоченных, но все-таки знаний, он все равно чувствовал себя маленьким мальчиком, смотрел не только на своего отца, но и на всех тех, среди которых вырос, как бы снизу вверх. Рисовалось ему всегда такое: плоские беспредельные поля, а люди на них – большие, до самого неба, соединяют собою землю и небо, над ними – вся Вселенная с солнцами, звездами, галактиками. Уже когда увидел чуть ли не всю планету, чужие города, леса, моря, горы, равнины, все равно родной край оставался надо всем, в могучих черноземных пластах жирной земли, и люди там – точно эти пласты, с тяжелыми руками, большеногие, с зычными голосами, а если те голоса приглушаются, то только для ласки или для шутки. Жизни там, может, и не хватало внешней изысканности и признаков достатка, но поражала она своим богатством сугубо человеческих неповторимостей, мудрости, благородства, талантливости, безграничной роскошью природы. Карналь навсегда сохранил в своей крови бесконечность степей, раскинувшегося, точно сонный небрежный гигант, Днепра среди нанесенных из России, Белоруссии, Украины перемытых белых песков, незабываемое зрелище белорусских плотов, плывущих сверху вниз, рубленых домиков на них, ярких костров, непостижимых костров на бревнах. Жили в нем ленивый зной, дикие громы, весенняя и осенняя грязь, в которой могли утонуть целые цивилизации, а не только добрые намерения, жили в нем голоса больших птиц, прилетавших каждую весну из ирея: лебедей, журавлей, гусей; ржаной хлеб с калиной, испеченный на капустном листе, свист ветров, праздники с алыми стягами, с которыми каждую осень ходили миром на братскую могилу красных партизан, ледоход на озерах, первое кино в их селе и первый детекторный приемник…»
В центре села стояла огромная деревянная церковь, были лавка, сход, впоследствии ставший сельсоветом, жил батюшка, в хате которого после 1929 года разместили семилетнюю школу. На площади дважды в неделю собирался базар, а по большим праздникам – ярмарки. Солошино помнило еще набеги Батыя и половцев, о чем свидетельствовали Половецкое урочище за Кучмиевым глиняным оврагом и Татарские могилы на Химкиной горе. Но наибольшего своего расцвета село достигло после Переяславской рады, когда очутилось на отрезке нейтральной территории между землями Запорожского казачества, Российской империи и Польши. Тогда чуть ли не со всей Украины сбегались сюда все, кто не хотел быть ни под казацкой старшиной, ни под русскими дворянами, ни под польскими панами, и село стало своеобразным заповедником украинских фамилий, которых тут насчитывалась сотня, а то и тысяча и которые никогда, кажется, не повторялись: что ни хата, то фамилия, в которых, вообще говоря, не было ничего необычного, но их сосредоточение в одном и том же селе всегда представлялось Загребельному явлением редкостным. Были там: Власенко, Рыбка, Шевченко, Дудка, Яременко, Слесаренко, Нестеренко, Загреба, Супрун, Веремий, Проскура, Довж, Давыденко, Емец, Загривный, Тимченко, Кобеляцкий, Капинос, Литовченко, Литвиненко, Москаленко, Марьяненко, Мищенко, Надутый, Полежай, Поляшенко, Пирский, Резниченко, Руденко, Смильский, Тимошенко, Тесля, Твардовский, Федоренко, Цыганко, Швирник, Ященко.