В 1931 году Павло теряет маму. На рубеже 80-х художник нарисовал портреты матери и отца по выцветшим старым фотографиям. Эти два портрета родных людей будут висеть над письменным столом Загребельного до последнего его дня. Семилетний Павло будто и не заметил маминой смерти. Подобно академику Карналю.
«Воспринял ее как переход в какое-то непостижимое, недоступное разуму состояние: между небом и землей, нечто вроде полосы света, прозрачная дымка, просвеченная розовым солнцем, крыло теплого тумана, которое увлажняет тебе глаза тихими слезами. Уже впоследствии, став академиком, не верил ни в метампсихоз, ни в поэтичные байки о белых журавлях. Продолжал верить в светлую дымку между небом и землей, видел там свою мать, и чем старше становился, тем видел отчетливее. Но кому об этом расскажешь?»
В 1932—1933 годах Загребельный переживет голод. «…Голодная весна, когда сквозь оконные стекла толкался серый простор, и в нем едва угадывалась хата Якова Нагнийного, Матвеевский бугор, Белоусов берег, и плыли словно бы из-за того бугра какие-то люди, похожие на ржавые тени, подплывали, как бессильные рыбы, к окнам хаты, шевелили беззвучно губами по ту сторону окна, плакали, скребли черными пальцами по стеклу, пугали маленького мальчика, съежившегося на печи, о чем-то молили, а потом сползали куда-то вниз, точно тонули», – вспоминает он весну 33-го в «Разгоне».
«Село у нас было очень большое, оно протянулось вдоль Днепра на 10 километров, целый казачий поселок. И две трети села, это примерно 7 тысяч человек, умерло. В той стороне, где мы с мачехой жили, осталось всего две-три хатки. Вымирали семьями…
Ели затолоку из кукурузных кочанов и курая – полевой травы. Собирали желуди… Удивительно: у нас, воспитанных в православной вере, так много табу в отношении пищи! Китайцы, как мне довелось видеть, едят абсолютно все, что ползает, летает и плавает. А наши люди умирали, не позволяя себе есть лягушек, насекомых, грызунов. И когда сейчас некоторые исследователи голодомора настаивают на том, что у нас процветало людоедство, это меня возмущает. Могло быть несколько фактов каннибализма на всю Украину, все остальное – домыслы. Люди умирали от голода как-то покорно и тихо. Так же смиренно, как сейчас живут. У нас очень терпеливый народ…»
В романе «Тысячелетний Николай», в разделе «Век XX. Введение третье. Гайдамака» Загребельный обратится к этой драме.
В 1938 году он окончил Солошинскую семилетнюю школу. Десятилетку окончил в соседних Озерах. Михаил Ткаченко в 2009 году опубликовал в журнале «Сичеслав» свои воспоминания об однокласснике.
«Он был скромный, настойчивый и трудолюбивый хлопец, выделялся среди других большими способностями к учебе. Мы с ним дружили. Все три года учебы он был круглым отличником. Особенно отличался своими знаниями литературы. Помню его прекрасное выступление про творчество Тараса Шевченко, с которым он выступил на литературном кружке. Имел прекрасную память. Прочитанную книгу мог пересказать в наименьших подробностях.
Жили мы тогда бедно. Почти всегда полуголодные. В школе не было ни столовой, ни буфета. Из дому приносили, и то не всегда, кусок хлеба. Я ходил в школу за четыре с половиной километра. Павло зимой жил на квартире, потому что Солошино было за десять километров… Добраться до школы было трудно, особенно зимой. Старались прийти раньше, до начала, чтобы поиграть в бильярд в вестибюле». Добавлю со слов отца, что школа размещалась в бывшем помещичьем доме. И бильярд там был замечательный. Эту игру Загребельный освоил. Как и шахматы. А кулинарию начал постигать еще в начальной школе, семилетке в Солошино.
«Есть у меня свое фирменное блюдо, которое я частично позаимствовал из поповской кухни. Школа, где я учился, была в доме попа, – вспоминал он в 2001 году. – Половину комнаты занимала огромная печь. Нам показывали горшки и рассказывали, какие вкусные блюда в них готовили. Одно я запомнил и потом модернизировал на свой вкус: беру синие баклажаны, помидоры, баранину, горький красный перец, сладкий перец, петрушку, сельдерей, все обжариваю на оливковом масле, потом тушу на слабом огне. Это блюдо я однажды приготовил в одном турецком ресторане – всем понравилось».
В январе 1941 года в оккупированном немцами Париже Пабло Пикассо (1881—1973) пишет пьесу «Желание, пойманное за хвост». Спустя четыре с небольшим года освобожденного войсками США лейтенанта Загребельного через Париж вернут в ряды Красной армии. Эпиграфами из пьесы Пикассо в 1968 году писатель Загребельный в романе «Диво» попытается выразить свое восприятие новейшей истории.