— Миндальное пирожное и кофе, — сказал я и, поскольку раньше она всегда соглашалась, продолжил: — Я оставлю его тут на часок, ладно? Вы уж угостите его, чем он захочет. Хлопот от него не будет.
Она взглянула на меня.
— На часок, не больше.
Я положил на стойку сотенную, взял пирожное и кофе и вернулся к столику.
— Слушай, мне надо отлучиться. На часок, не больше. Можешь поиграть на автомате.
Юнни взял чашку и издал один из своих нечленораздельных звуков.
— Играй сколько хочешь. Всего лишь часок, ну, может, чуть побольше.
Он откусил кусочек пирожного. На скатерть посыпались крошки. Я взял тарелку, подошел к стойке, поставил черствое пирожное возле кассы, взял чистую тарелку и другое пирожное, вернулся к столику.
— Я скоро.
С парковки я глянул в окно: Юнни сидел, уставясь на пирожное, наверняка такое же черствое. Я перешел через мост и свернул по тропинке направо. Там, на горе, стояли два дома; в том, что ниже по склону, жила Эстер, маленькая худышка лет около пятидесяти, незамужняя, а в верхнем — Сив. Поселилась она здесь сразу после Нового года. Дом принадлежал ее малахольной тетке.
Сив была в перепачканных рабочих брюках, руки в синей краске. Секунду она с удивлением смотрела на меня, потом распахнула дверь.
— Заходи. Я стулья крашу.
Она пошла в спальню переодеться. Я стоял, вдыхая уютный запах этого дома. Что-то такое Сив клала в шкафы, и весь дом был пропитан легким ароматом не то шалфея, не то лаванды. Она вышла из спальни. Я обнял ее, поцеловал.
Всю весну я помогал ей с ремонтом. Поставил в ванной новый умывальник, поменял окна в большой комнате, выровнял лужайку. И делал все это с большим удовольствием. Мы вошли в комнату.
— Что-нибудь случилось? — спросила Сив.
— Кто-то распустил сплетню, будто я угрожал Терье Трёгстаду по телефону и собаку у него свел, мало того, я будто бы торчал у Терье под окнами да еще и виселицы на яблонях вырезал.
— Вчера в новостях про Терье упоминали. Фургон у него угнали со всей музыкой. — Она прошла на кухню, открыла холодильник, налила мне стакан джина с тоником.
Я отпил большой глоток, поблагодарил, погладил ее по волосам. Она маленького роста, пухленькая, с пышным бюстом. Лицо широкое, скуластое, глаза большие, зеленые, с карими прожилками. Так бы и смотрел на нее, день и ночь глаз не сводил.
А в комнате вдруг стало светло. Широкие солнечные полосы легли на стены. Тучи разошлись. Я так отвык от солнца, что невольно отвернулся.
— Недели три с последнего-то раза прошло, — сказал я.
— Давай-ка прогуляемся.
Сив вышла в коридор, решительно обула кроссовки. Это мне тоже нравилось. Пожалуй, мне все в ней нравилось, кроме толстоватого живота. У меня, конечно, тоже есть живот, но это совсем другое дело. Впрочем, куда труднее отгонять мысли о том, чем она занималась в мое отсутствие. Однако и допытываться неохота. Она была замужем, теперь в разводе. Из ванной Сив принесла два больших полотенца, запихнула их в сумку, мы вышли из дома и через лужайку зашагали в лес, к водопаду. Среди деревьев ветер поутих. Я обнял Сив за плечи. Она посмотрела на меня, и в ее взгляде я прочел нежность, которая была мне приятна, но и что-то еще, чего предпочел бы не видеть. Я крепко прижал Сив к себе. Где-то на сосне, а может, на елке застучал дятел. Чуть дальше за деревьями негромко шумела Йёра. Мы очутились среди высокого сосняка, где в конце лета обычно собирали белые грибы и маслята. Здесь свои звуки и тишина совсем другая. Когда мы приходили в этот сосновый лес, я всякий раз думал о том, как бы все сложилось, если б мы с Сив были вместе по-настоящему, как положено. И пока мы шли среди сосен, мне стало ясно, что больше всего на свете я хочу жениться, поставить в Йёрстаде новый дом и жить в нем вместе с Сив.
— О чем ты думаешь? — спросила она.
— А ты о чем?
— В лесу так хорошо…
Я остановился, заметив в кучке листьев какой-то предмет, поднял находку. Это был компас.
— Смотри-ка!
Сив взяла у меня компас. Но сколько мы ни вертели коробку, стрелка не двигалась, все время показывала в одном направлении, и мне это действовало на нервы. Сив положила компас в сумку и зашагала дальше. Я пошел за ней, думая о том, почему, когда любишь, всякий жест и всякий поступок любимого человека кажутся намеренными, даже нарочитыми. Почему ощущение, будто участвуешь в игре, особенно обостряется, когда наконец находишь того, кто тебе нужен? Почему все не может быть таким, каким представляется с виду, хотя бы на несколько минут?