Вместо объяснений Наташа, залихватски сунув два пальца в рот, оглушительно свистнула.
Сейчас же, точно только и ждали сигнала, из сада вышли вчерашние нимфы, но теперь они были в легких коротеньких сарафанах, за ними следовали двое атлетичных парней, в которых Валерий без труда узнал вчерашних стражников, затем появился Фабио и, наконец, сам режиссер Наташкиного театра Дмитрий Васильевич Громов. Вылитый вчерашний старик! Грива волос, величавый вид, только теперь он был без бороды и глубоких морщин.
— Прости меня, — проговорила Наташа тихо, пока они приближались. — Я хотела тебя проверить. Но теперь… теперь я вижу, что с тобой я согласна на все, и на Италию, и на виллу — на все, что ты хочешь.
Из всеобщих восклицаний, смущенного смеха, порывистых объяснений, которые пытались дать ему нимфы, стражники и Наташа одновременно, Валерий понял, что вилла дядюшки Фабио соседствовала с другой — той самой, на которой сегодня вечером их труппе предстояло показать последнее представление, «капустник». Времени было в обрез, поздним вечером актеры должны были провести там генеральную репетицию, проверить звук и свет.
Получив эсэмэску от Валеры и поняв, что он совсем рядом, Наташа уговорила Громова немного изменить сценарий и соединить генеральную репетицию с проверкой Валеры, чтобы выяснить, наконец, кого же он предпочтет, ее или свою любимую Италию?
Когда уселись за стол, заговорил, наконец, Громов. Он говорил длинно, напористо и витиевато — об актерской доле, о великом, но тяжком труде вечных паяцев, которые уже не различают жизнь и сцену, посмеиваясь, признался, что панно с морскими чудовищами в доме дядюшки Фабио — часть их декораций, заготовленных для сегодняшнего представления. Фабио, который был в сговоре, согласился поставить в доме часть реквизита для создания нужной атмосферы. Валерий поискал итальянца глазами, но тот исчез.
Далеко не все свои секреты раскрыл Громов, умолчав о деталях машинерии, и упорно уходил от вопросов Валерия о грифоне и ночном полете.
— У сказочки нашей не такой уж дурной конец, если я правильно понимаю? — улыбался Громов, поглядывая на Валерия и Наташу, и в который раз уже предлагал выпить за здоровье молодых. — А жизнь, по счастью, чуть объемнее, чуть непредсказуемее, и наша прима, бог даст, послужит и Мельпомене, и мужу.
Валерий слушал его и думал, что этот голос, эти интонации кого-то упрямо ему напоминают.
На вечернее представление Валерий идти отказался, просидев весь вечер в саду с глициниями. Заказчиков, по словам Наташки, оно восхитило своей достоверностью. Ранним утром труппа уехала, они с Наташей решили задержаться здесь еще на день.
Они медленно спускались по дороге и вышли к площади.
Все здесь было так же, как вчера, позавчера и в его мечтах — так же благословлял прохожих медный епископ, так же прыгал вокруг черный щенок. Они двинулись дальше, с балкона выглянула все та же кудрявая голова любопытной старушки. В знакомом дворе нежилась розовая кошка. Лысый продавец фруктов попался им навстречу и приветствовал Валеру точно старого знакомого. Изабелла, не замечая их, выскользнула из дома, села на скутер и нажала на газ. Зазвонили часы на соборе.
Валера грустно улыбнулся им всем: это была их, для него навсегда остановившаяся жизнь, его жизнь вот она рядом — смеется его шуткам, вертит во все стороны головой, задумывается, моргает. Вот поцеловала его в скулу.
— Хочешь, мы и правда купим эту виллу? Фабио — такой симпатичный. Да можно и вовсе остаться здесь надолго, хоть навсегда, жить, сколько захотим, — говорила Наташа. — Хочешь, я вообще брошу театр? За эти дни я так полюбила Италию.
— За эти дни я так полюбил Москву, — откликнулся Валерий.
…Только в самолете он понял, чьи интонации проступали сквозь медоточивые речи режиссера Громова, — конечно, грифона.
Фотограф Роберто Скена (Roberto Schena)