Он смерил взглядом Анжелиту и Эме с таким видом, словно намеревался убить их обоих, и процедил:
— Кроме этой!
— Господин префект, — прервал его Майоль, — вы должны наградить Гориллу! Он основал школу сарданы. Она называется «Первые такты сарданы». Прекрасно, не правда ли?
— «Первые такты сарданы»?
— Да. Он учит молодых танцевать как боги. Или хотя бы как их предки. Горилла — это хранитель огня. Весталка.
Анжелита прыснула.
— Не красней, Сагольс. Сагольс — это человек, который открыл «Первые такты». То есть «Первые такты сарданы». Господи, да это не так уж плохо! В течение двадцати лет, в то время когда молодежь воротила морду от национальных традиций, он, Горилла, держал сардану в двух своих поднятых руках. А знаете, что держит сардана в простертых руках тех, кто ее танцует? Она держит весь мир!
Он решительно был в ударе, этот ворчливый мэтр — быть может, он чувствовал, что это одна из последних вспышек его молодого задора.
— Окаянный Горилла!.. Видишь ли, Сагольс, господин префект Ван-Тье-Гемей только что заказал мне памятник.
— Черт возьми! Уж не потребуется ли заменить памятник Республике у фонтана? Памятник обороны Баньюльса против тиранов?
— Политику в сторону, сынок! Политика прямо пожирает этот край, где все под теми же платанами посетители одного кафе смотрят в окна другого, как турки на мавров. Нет, памятник будет совсем другим. Республика с этой своей помпой так вот и останется с отбитой ручкой. Она к этому привыкла. — Он дунул в трубку, трубка закашлялась. — Это проект для хутора Рег.
Значит, он все понял.
— На том участке, где пчелы?
— Вот именно.
— А что скажет Капатас? Ведь ему придется перетащить свои ульи в другое место…
— Вы говорите о владельце участка? Он получит возмещение за ущерб.
— Простите, господин префект, но на владельца нам наплевать! И ему на нас наплевать. У нас же коммуна! Но за Капатаса мне досадно!
— Капатас?
— Эспарра, по прозвищу Капатас[51] — он с давних пор изготавливает эспадрильи.
Впервые Эме Лонги услышал о Капатасе. И это имя ему понравилось.
— Капатас есть Капатас. Сколько ему лет — неизвестно. Немного моложе меня. Два раза этот детина служил мне моделью. Он позирует лучше, чем Анжелита! Уж он-то не шелохнется! Пастух с Кикладских островов! Всегда с непокрытой головой. Нечесаная грива над прекрасным низким лбом! Я повторяю: прекрасный низкий лоб — такой же, как у Сагольса. Он тоже ни о чем не думает!
— Он пьет только молоко! — прошелестела Анжелита.
— А ты помалкивай, золотая змея!
Супрефект совершенно растерялся, потому что с самого начала их беседы хозяин без конца передавал и наполнял стаканы. Чиновник протер глаза под очками.
— Понимаю, понимаю… Ну, а договор… договор об аренде? В конце концов, есть у него законное основание жить там со своими пчелами?
— Никакого, — отвечал Майоль. — Но он там живет. И пчелы тоже.
Окончательно увязнув в болоте веков, Ван Тигем размышлял вслух:
— В общем, фольклорный персонаж. Ну что ж, несмотря на его зыбкие, зыбкие права — обычные, права обычные, мы… мы найдем какое-нибудь решение. Мы возместим ему убытки, и вы сможете поставить там памятник.
— Ну а пчелы? — спросил Сагольс.
— Простите, господин…
— Горилла. Не стесняйтесь, господин префект, это ему нравится…
— Да… А кто возместит убытки пчелам? С тех пор как земля стоит, близ хутора Рег живут пчелы.
— Как на горе Гимет[52], — восхищенно вздохнул супрефект.
— Ты знаешь гору Гимет, Анжелита? — воинственным тоном спросил Горилла.
В Зеленом кафе от ярости до смеха было недалеко. Тут же сидел какой-то молодой человек, с виду северянин; до сих пор он не раскрывал рта. Он процедил сквозь зубы:
— Анжелита лучше всего знает Венерин холм!
Этот альбинос, видно, здорово разбирался в тонкостях французского языка. Эме был шокирован. По крайней мере двое из этих людей были близки с Анжелитой! Однако ее цыганская рука по-прежнему лежала у него на бедре; она заметила:
— С тех пор как этот Христиансен пришвартовался здесь со своим ящиком с красками, он вообразил, что может позволять себе все, что угодно!
Это тоже был художник, датчанин, обосновавшийся здесь примерно с год назад.
— Да, в этом есть доля истины, — сказал Поль. — Двадцать лет назад вы могли встретить здесь только рыбаков и виноградарей. Пройдет еще двадцать лет — и, чтобы пробраться к морю, придется перешагивать через мольберты!
— Вам остается повесить объявление: «Художникам вход воспрещен», — заметил датчанин. — Вы так и поступаете с приезжими.