Ожидание казалось невыносимым и облегчалось лишь тем, что она была безумно измождена. Больше всего ей теперь хотелось лечь и впасть в забытье, но Марджори привязали к стулу, а еще теплившееся в ней стремление выжить подсказывало, что она не должна терять сознание. Дышала Марджори теперь глубокими прерывистыми вздохами, и все же решила попытаться взглянуть этому кошмару прямо в лицо. То был ее последний вызов судьбе.
Руки, коснувшись ее лица, вдруг раздвинул и ей рот и стали запихивать в него горсть за горстью стеклярус. Острие бус резало ей язык, стекло скрежетало на зубах, и рот начал наполняться кровью. Марджори пыталась выплюнуть стекло, пока оно не успело пройти в горло, но крепкие пальцы сжали ей нос, и теперь, когда она могла дышать только ртом, девушка волей-неволей проглатывала стеклярус, чувствуя, как смерть расползается по всему ее нутру. На секунду руки отодвинулись, и она смогла вдохнуть воздух, но с этим вдохом вторжение стекла только усилилось; Марджори беспомощно закашлялась, и тут же пытка началась сначала. Ее голову отдернули назад, и, яростно разрывая ткань, в кожу ей воткнулась игла, поразив такой болью, перед которой все остальное вмиг померкло. Она почувствовала, как губы прошиваются ниткой, и ее стало тошнить, но рвоте некуда было вытечь, кроме как в нос и горло. Марджори ощущала, что постепенно теряет дыхание, и ноги ее стали бессмысленно биться об пол, отсчитывая последние минуты жизни. Но не успела она еще закрыть глаза, как у нее перед лицом снова появились руки, но уже не для физических мучений. Не в силах сопротивляться, Марджори, поддаваясь движению этих рук, повернула голову вправо и в подставленное ей зеркало узрела страшное, унизительное уродство собственной смерти.
ГЛАВА 6
Хильда Ридер вышла из метро на Пиккадилли-серкус в мир, преображенный свежестью и светом. Снег валил всю ночь напролет, а в небесах уже затаились предвестники новых снегопадов. Хильде всегда казалось, что зима Лондону к лицу больше любых других времен года. Вот и сейчас город сиял ярким блеском морозного утра, и Хильда радовалась, что решилась выйти из спертого воздуха подземки на остановку раньше и насладиться этим утром. На улицах снег уже пал жертвой автомобилей и детских проказ, но на крышах и навесах он лежал все еще не тронутый, и окраска верхних этажей домов стала черно-серо-белой, словно эти дома отпечатали на фотографиях. И только возле неунывающих продавцов цветов, расположившихся на ступенях вокруг «Эроса», пестрели яркими красками букеты, на фоне зимнего пейзажа казавшиеся куда более ценными, чем были на самом деле.
Хильда зашагала по Ковентри-стрит и пересекла Лестер-сквер, как всегда, радостно предвкушая новый рабочий день. Заказов у сестер Мотли сейчас было выше головы, и Хильда приходила в мастерскую почти каждую субботу, чтобы спокойно поработать самой, что по будням, когда ей приходилось присматривать за тридцатью девушками, часто бывало просто невозможным. К счастью, второй муж Хильды, закупщик компании «Дебенемс», ценил ее карьеру не менее своей, и потому не возражал против субботних посещений жены мастерской Мотли.
После войны Хильда, которой к тому времени минуло тридцать, осталась вдовой, и ей пришлось смириться с мыслью, что возможность создать любящую семью вроде той, в которой выросла она сама, похоронена в бельгийской земле, там же, где похоронили ее мужа. Хильда радовалась хотя бы тому, что ее профессия в отличие от других вряд ли заинтересует вернувшихся с войны мужчин, и с удовольствием предалась работе в студии сестер Мотли. Позднее, когда ее дружба с Джоном стала перерастать в нечто большее, она со страхом ждала, что ей в конце концов придется сделать выбор — семья или профессия. Но Хильда недооценила Джона: он был добр и умен и легко догадался, что, если поставит ее перед подобным выбором, она за него замуж не выйдет.