— Как будто другой человек резал, — заметил я. — И резал не очень профессионально, хотя и довольно аккуратно. Возможно, тут он располагал бо́льшим временем. Или просто не так нервничал.
Повернув голову трупа, я осмотрел затылочную рану. Шея до самых волос была вся искорежена, основание черепа обнажено и раздроблено. Наклонившись к ране, я увидел, что она достигает спины.
— А немного повернуть тело можно? — спросил я.
Макинсон и Холмс одновременно шагнули к столу, и мы втроем положили тело на бок.
Выстрел пришелся ему в шею, захватив и верхнюю часть спины между лопатками. Мясо здесь свисало клочьями, обнажая позвонки — раздробленные, как и лопатки.
Я наклонился еще ниже над трупом.
— Интересная картина.
— Что такое, старина? Что-нибудь углядели?
— Может быть, да, а может, и нет, — сказал я. — Похоже, тут имеется след и другого рода.
Холмс и Макинсон в свою очередь склонились над столом и уперлись взглядами туда, куда я указывал. Слева от огнестрельной раны, немного сбоку и ниже, виднелось крошечное волоконце содранной, висящей на ниточке кожи. Оно производило впечатление остатка другого, большего содранного куска, и этим наблюдением я не преминул поделиться с присутствующими.
— Похоже на след от колес, теряющийся в луже, чтобы опять вынырнуть уже с другой ее стороны, — сказал я. — Только в данном случае лужей является огнестрельная рана.
— Вы намекаете на то, что имеется повреждение, полученное еще до того, как прогремел выстрел? — уточнил Макинсон.
Я еще раз исследовал рану в той ее части, где она соприкасалась с волосами, приподнимая остатки кожи и слипшихся от крови волос. Так и есть: основание черепа было проломлено — расплющено от удара каким-то тяжелым предметом.
— Похоже, его ударили сзади, — сказал я. — Ударили чем-то тупым. Видите, вот здесь кожа целая, а проломленный череп — доказательство того, что от удара жертва неминуемо должна была потерять сознание, а может быть, и вовсе скончаться в результате кровопотери. Но чтобы утверждать это определенно, — добавил я, — потребовалось бы вскрыть черепную коробку и обнаружить следы внутреннего кровоизлияния плюс повреждение передних долей мозга вследствие контрудара.
Лицо Холмса расплылось в улыбке.
— Превосходно, Ватсон, превосходно. — Подойдя к выходившему в коридор оконцу, он растопырил пальцы: — Прежде чем следовать дальше, позволим себе выдвинуть ряд предположений. — Повернувшись к нам, он начал один за другим загибать пальцы на левой руке. — Первую свою жертву убийца душит, — возгласил Холмс. — Затем он извлекает у убитого сердце, при этом исчезает и кусок тела. То, каким образом вскрыта грудная клетка, свидетельствует о страхе, который испытывал преступник, или же о том, что он торопился. Это же, по крайней мере первоначально, как будто заслоняет для нас факт исчезновения куска плоти убитого. Я склонен отрицать страх, равно как и нехватку времени у преступника. Мне кажется, что преступление это совершил человек психически нездоровый, хотя и очень хитрый. — В ход пошел второй палец. — Убийца вновь наносит удар. На этот раз способ убийства не столь ясен. Первоначальный осмотр убеждает, что причиной смерти стал выстрел в затылок, но позднее мы обнаруживаем еще и след от удара неким предметом в основание черепа, это вызывает у нас закономерный вопрос: зачем понадобилось преступнику убивать жертву дважды? Мы предполагаем также, что у трупа была повреждена или снята обширная полоса кожи под раной. Рана протяженная и захватывает область основания черепа, куда был нанесен удар тупым предметом, словно убийца собирался скрыть следы того, как все происходило на самом деле.
Совершенно очевидно, что если от удара в голову жертва потеряла сознание, и это в лучшем случае, то изъять у нее сердце не представляло труда и дополнительных зверских действий не требовалось. Следовательно, применение огнестрельного оружия можно рассматривать как еще один способ сокрытия улики.
— Еще один? — переспросил Макинсон.
— Именно, инспектор. Первым же является изъятие сердца у жертвы, хотя что именно призвано было скрыть подобное изъятие — мне до сих пор неясно. Как неясно и зачем надо было отрезать кусок мяса и сдирать часть кожи.
Мы перешли к третьему столу, сдвинули простыню, и нам открылось печальное зрелище останков. Голова молодой женщины покоилась у нее между ног, рука лежала отдельно и словно тянулась к нам, предлагая себя как бы в качестве подарка, и все эти разрозненные части тела, выложенные на обрубок туловища или прислоненные к нему, напоминали части какой-то дьявольской головоломки.
Подняв мертвую руку, я повертел ее, оглядывая со всех сторон и изучая. То же самое проделал я с ногами. Казалось, найти ключ к разгадке, понять причину подобного злодейского преступления попросту невозможно.
Положив конечности на место, я занялся головой.
Женщине было на вид лет двадцать пять. Когда я осторожно взял в руки ее голову, что-то сокровенное во мне, всколыхнувшись, смутно пожелало, чтобы мертвые глаза эти открылись и, поглядев на меня с презрением, отвели взгляд. Затылок у женщины, как и у фермера, оказался разбитым, раздробленная костная ткань в этом месте убеждала в том, что смерть жертвы была мгновенной.
Положив голову рядом с конечностями, я стал осматривать туловище.
Конечности от него отделили, по-видимому, топором, а не пилой, а на одном плече, как и на правой ключице, остались следы двух-трех промашек. Слава богу, бедная женщина была уже мертва, когда этот полоумный направлял на нее свой топор.
Повернувшись к Холмсу, я сказал:
— Ничего тут для нас нет.
— Ничего, если не считать отсутствия одной руки, — заметил Холмс. — Это факт знаменательный, в особенности потому, что сердце жертвы — на месте.
— И что же он означает? — спросил инспектор.
— Это же элементарно, дорогой мой Макинсон, — сказал Холмс, по-видимому, крайне довольный тем, что его просят объяснить вывод, сделанный с помощью столь любимого им метода дедукции. — Я подозреваю, что убийца попросту забыл о сердце, занятый отрубанием конечностей и разбрасыванием того, что ему было не нужно. Если ваши люди, инспектор, хорошо, как вы утверждаете, прочесали местность, а у меня нет оснований усомниться в том, что так оно и есть, значит, убийца совершенно точно руку эту взял и унес с собой.
— Вы хотите сказать, что он поступил так намеренно: отрубил конечности, чтобы забрать одну руку?
Холмс кивнул:
— Иначе почему бы не оставить все как есть? А отрубив, зачем оставлять все остальное?
— Действительно, зачем? — поддакнул я.
— Перейдем теперь к последнему из тел, — сказал Холмс.
Лица у Уильяма Фицью Кросби больше не было. Там, где раньше, несомненно, находились нормальные, обтянутые кожей черты, нос, два глаза, губы, теперь мы видели месиво, бурую массу, похожую на растоптанный детский куличик из песка, в котором шалун проделал еще и дырки.
Ужасное это видение, казалось, явилось к нам из преисподней или же сошло с полотен Босха, хотя вряд ли изощренная и больная фантазия кого-либо из прославленных живописцев достигала той степени безумия, которую продемонстрировал нам помешанный преступник.
— Осмотрите его затылок, — сказал Холмс.