Было во всем этом что-то странное, господа ...
Они девицы заметили друг друга именно тогда, когда из галереи вышла мисс Хелла Митгарт. Эрна не произнесла ни слова, но на её лице различимо отпечатались слова "рыжая потаскуха" и "чёртово страшилище". По лицу Лили столь же легко можно было прочесть: "жалкие голодранки". На лице мисс Митгарт нельзя было разобрать ничего, но стоило мисс Эрне и фройляйн Лили свернуть в галерею, как во взгляде мисс Хеллы, которым он проводила их, проступила лютая ненависть.
Но вскоре выражение её лица смягчилось. Аристократизм Хеллы был врождённым, она умела не показывать своих чувств. Просто на этот раз источник впечатлений был слишком обилен. Она тихо спустилась по лестнице к спальне брата. Постучала, но ответа не последовало. Должно быть, Бенедикт был уже в аудитории. Она повернулась и тут увидела в конце рекреации Мориса де Невера.
Он тоже заметил её. Галантно поклонился, даже завязал разговор, был подчёркнуто вежлив и внимателен. Мориса, в отличие от его сокурсников, мисс Митгарт вовсе не отпугивала. Для него её уродство было завораживающим, колдовским и чарующим. Иногда Неверу казалось, что на сказочную принцессу кто-то надел маску уродливого кобольда, но стоит снять её...
При встречах с Хеллой Морис не изображал обычного мужского восторга перед женщиной, но выражение его лица становилось простым и человечным, немного грустным, исполненным не наигранного сочувствия и понимания. Хелла слушала его, механически отвечала, на прощание они раскланялись. Он легко сбежал по лестнице вниз. Хелла же несколько минут, прислонившись к колонне, глядя ему вслед, стояла неподвижно.
Потом спустилась в аудиторию.
* * *
Однако красавец Морис де Невер в эти месяцы был объектом не только женских восторгов. Генрих Виллигут с того часа, как впервые увидел его у ступеней Меровинга, потерял голову. Его учитель и наставник Филипп Ленаж, отрывший ему все упоительные тонкости и изысканные прелести однополой любви, утончённых услад рафинированных греков и мужественных римлян, был в своё время изумлён удивительным искусством своего подопечного. Генриху достаточно было всего нескольких минут, чтобы привлечь желаемого партнёра. Ничем внешне не примечательный, он, тем не менее, легко покорял сердца, совращая подчас и тех, кто не имел ни малейшей склонности к содомии, просто привораживал и околдовывал мужчин. Дар Генриха, осознаваемый им самим, был предметом его тайной гордости. Внимательно оглядев своих сокурсников по Меровингу, Генрих с первого же мгновения избрал в любовники Мориса де Невера, чья завораживающая красота очаровала его. Не пропуская ни одного банного дня, то -- застывая в созерцании, то -- корчась в пароксизмах неутолённой страсти, он пожирал глазами прекрасный торс и возбуждённую плоть красавца-француза. Представляя себя в его объятьях, Генрих просто задыхался от предвкушения наслаждения.
Тем сильнее был поджидавший его афронт.
Морис совершенно не замечал его, не отвечал на приглашения провести вместе вечер, не обнаруживал ни малейшей симпатии. Все заговоры и чарованья Виллигута совершенно не действовали. А в последнее время, подметив, наконец, пылкие взгляды Генриха, Невер сначала изумлённо вопросил: "Что вы так пялитесь на меня, Анри?", потом, не услышав вразумительного ответа, дал распоряжение топить для себя баню отдельно. А вдобавок, -- стал выказывать несомненное предпочтение этому странному Ригелю, явно полупомешанному! В отчаянии Генрих попытался пробудить в Невере ревность, перенеся своё внимание на другого. Но Мормо почему-то пугал его, Нергал отталкивал вульгарностью, Риммон въявь облизывался на голубоглазую блондиночку-итальянку, субтильный Хамал откровенно избегал его. Оставался Митгарт. Мужчина в глазах Виллигута не мог быть уродом. Лучше что-нибудь, чем ничего.
И снова его ждал непонятный провал. Митгарт реагировал на него даже меньше Невера, а сам Морис обратил на перемену склонности Генриха не больше внимания, чем на каждодневный утренний вороний грай да извечный бой часов на Центральной башне Меровинга.
Виллигут ничего не понимал.
* * *
Свои недоумения, хоть и совсем иного свойства, возникли к этому времени и у Фенрица Нергала. Мисс Эрна Патолс, расположения которой он добивался уже несколько недель, в очередной раз дала понять, что Фенриц интересует её, как прошлогодний снег. Она вроде бы не отказывалась выслушать его, величественно запрокидывая голову и вопросительно глядя на него, но на все его слова о любви и всём таком прочем -- неизменно отвечала отказом. Что воображает себе эта девка?
-- Вот ведь потаскуха! Не хочет спать со мной, -- озлобленный Нергал с размаху швырнул на кровать шляпу.
"Ну, ничего, будет и на нашей улице праздник". Он направился к Августу. Из спальни Мормо раздавались сладострастные стоны, ещё больше раздражившие Нергала. "Небось, как всегда, с Лили?" Не удосужившись постучать, он вошёл к Августу. Ну, конечно, чего ещё было ожидать? Лили не нравилась Фенрицу -- раздражал контраст бледно-розоватой кожи и рыжих волос, отталкивающий и нервирующий. "Вот та чертовка, белокожая и черноволосая, и вправду, хороша. Но если нет спаржи, приходится лопать гороховые стручки".
Он присоединился к Мормо.
* * *
Сибил и Эстель, став подругами, вели несколько замкнутый образ жизни. Причин тому было несколько. Эстель не очень высоко ценила успех у не нравящихся мужчин, а в Меровинге ей были симпатичны только Эммануэль Ригель, скромный и застенчивый, и Морис де Невер, галантный и остроумный. Однако она не была влюблена ни в одного из них, ибо быстро заметила, что Ригелю нравится её подруга, а Морис равно галантен со всеми. Страсть же Сирраха Риммона, преследовавшего её своими неловкими ухаживаниями, пугала. Эстель без обиняков поведала подруге, что совершенства в мире нет. Ей хотелось бы встретить мужчину истинно мужественного и сильного, при этом столь же остроумного, как Морис, столь же мягкого, как Эммануэль.
Сибил смеялась и покачивала головой. Сама она, с двенадцати лет начала раскладывать карточные колоды, а годом позже, познакомившись в имении отца со старухой Аннерль, легко переняла от последней умение видеть будущее в причудливом рисунке кофейной гущи. С течением времени ей открылись прихотливые соотношения и затейливые сочетания мантических принципов, и редкое её предсказание не вызывало изумления -- настолько верны и прозорливы были её слова.
Они с Эстель успели полюбить друг друга, но если белокурая итальянка не имела от подруги сердечных тайн, то англичанка откровенностью не отличалась. "Ухаживания Риммона, -- сказала Сибил, глядя в кофейную чашку Эстель, -- поверь, искренни, ему можно доверять". Она, в самом деле, полагала, что рисунок говорит о честности Сирраха, однако прекрасно отдавала себе отчёт в том, что в основе этих предсказаний лежит её собственная склонность... к Морису де Неверу, в которого она быстро и безоглядно влюбилась. Если красавица-Эстель, которая была намного ярче и заметней её, увлечётся Риммоном, полагала Сибил, у неё самой будет гораздо больше шансов привлечь внимание Мориса.
Она часто разбрасывала колоду на Мориса де Невера и не могла не заметить, что никакого сердечного увлечения у него нет. То, что она видела в Меровинге, не противоречило этому выводу. Всё своё время Морис посвящал общению со своим приятелем, испанцем Ригелем. Замерев в кресле у камина, он с восторгом слушал скрипичные пьесы, исполняемые Эммануэлем, восхищался его стихами, часами болтал с ним. Остальное время просиживал в библиотеке, иногда беседовал с Гиллелем Хамалом, мог переброситься несколькими словами с Эрной и Эстель, но Сибил понимала, что он не увлечён: глаза его теплели только при взгляде на его друга Эммануэля, "малыша Ману".