Но в коридор поднялись не бойцы клиники.
Это были Геллерштейн и главный алхимик, Игнат Буковицкий. Они быстро направились к кабинету, и шли прямо на меня!
Не было никакого шанса просочиться между ними, никого не задев!
Я попятился, отыскивая хоть какое то укрытие — но как назло, коридор в этой части был узкий, и спрятаться было негде…
— И когда же всё будет готово, Игнат? — тихо спросил Геллерштейн, направляясь к своему кабинету.
Я продолжал пятиться.
— Думаю, через пару недель. Пока есть определённые сложности с взаимодействием новых компонентов, но… Я уверен, что справлюсь.
Они продолжали идти, и мы вернулись к кабинету профессора. Я вжался в угол коридора, рядом с окном, оставаясь всего в полуметре от магов.
Геллерштейн провёл рукой по двери, снимая заклинание, и полез в карман.
— У нас нет этих двух недель, Игнат! Скоро приедет проверка, и если мы засветимся перед императорским домом…
— Да брось, Соломон. Не засветились за последний год — не засветимся и сейчас. Никто не станет проверять нас настолько глубоко.
Профессор достал ключ, вставил его в замочную скважину, попытался повернуть — и нахмурился.
— Что за чёрт?
— В чём дело?
— Кабинет не закрыт…
— А сигнализация? — спросил алхимик.
— Всё в порядке…
— Ха! — Буковицкий усмехнулся, — И чего ты тогда напрягся? Забыл запереть, бывает.
— Хм… Но я точно помню, что запирал его… Погоди секунду.
Геллерштейн огляделся, и я увидел, как за линзами его взгляд помутнел. Он получал доступ к видеокамерам в коридоре…
Около минуты он находился в неподвижности, видимо, просматривая запись, затем нахмурился.
— Ну что?
— Всё в порядке.
— Конечно в порядке! Кому придёт в голову взламывать твой кабинет, Соломон? Да и заклинания на месте, сам же сказал.
— Видимо, я просто устал, и действительно забыл запереть дверь, — Геллерштейн помассировал виски, распахнул дверь, и шагнул внутрь, — Идём, Игнат. Надо кое-что подчистить.
Они скрылись в кабинете, а я, наконец, выдохнул.
Фух! Чуть не попался! Хвала Эфиру, Бунгама прикрыла меня, и…
Ква! — Осталось две минуты!
Проклятье!
Стараясь не шуметь, я рванул к лестнице, молясь, чтобы по пути мне не попался охранник. Спустился, вихрем пронёсся по коридору второго этажа и оказался у своей комнаты. Трясущимися руками достал ключ, отпер дверь, ввалился в апартаменты…
И морок спал.
— Успел… — выдохнул я… Блин… Ну и ночка…
Бунгама, сделав своё дело, даже ничего не сказала — просто снова провалилась в спячку, что я понял по исчезнувшему от неё отклику и похолодевшему родовому кольцу.
Я рухнул на кровать в спальне, полежал минут пять, пытаясь собраться с мыслями — и выжидая, не придёт ли кто за мной?
Не пришли.
А Геллерштейн-то с Буковицким неспроста разгуливают по клинике ночью, ох неспроста… И их разговор… Что они, интересно, обсуждали? Уж не свои ли проделки с проклятьями, вытягивающими из пациентов жизнь?
Размышлять над этим можно было долго — но куда интереснее для меня было изучить скачанные с планшета профессора спецификации барокамер — чем я и занялся.
Но через пару часов, досконально проштудировав патент и те самые «правки», которые меня заинтересовали, я понял — ничего запретного тут нет.
Проклятье!
В патенте всё было в соответствии с регламентом Империи, а правки имели чисто техническое направление — позволяли уменьшить расход энергии Источника, к которому были подключены.
Да, энергии эта клиника жрала столько, что хватило бы снабжать небольшой город, но… Никаких следов, никаких намёков на проклятье!
Хотя…
Было кое-что, что царапнуло мне глаз.
Я точно помнил, что Геллерштейн дважды упомянул при нашем первом разговоре, что это он является изобретателем артефактных барокамер. Но вот в патенте рядом с его фамилией стояла ещё одна — Синицын А. Ф…
Беглый поиск по интернету ничего не дал, и я задумался. Неспроста профессор не упомянул о соавторе такого изобретения, ох неспроста!
Могло ли быть так, что этот загадочный Синицын А. Ф. как-то связан с погибшей полгода назад девушкой? Могло ли быть так, что он заигрался с высасывание из неё жизненных сил, и бедняжка погибла? Могло ли быть так, что после этого его турнули из клиники (а то и вовсе сдали властям) — а дело замяли при попустительстве влиятельных покровителей, чтобы не портить репутацию «Тихого места»?
Я достаточно хорошо успел узнать этот мир, и понимал — такое развитие событий вполне вероятно…
Хотя могло быть и наоборот — он мог стать свидетелем того, как его изобретение превратили в проклятый отсасыватель жизни, и попытался воспротивиться этому. И тогда…
Тогда, скорее всего, бедолага давно гниёт на дне Волги.
Я подошёл к окну, и глядя на занимающийся рассвет, прикинул варианты. А затем открыл телефонную книгу и набрал Салтыкова.
Он ответил после второго гудка.
— Марк? — удивился Пётр, — Ты чего так поздно? Или рано? Что-то случилось?
— Ты сам-то чего не спишь?
— Лечу из Австралии. Были кое-какие дела с тамошними аборигенами.
— Ого! Круто!
— Судя по светской беседе, твоей жизни ничего не угрожает?
— Ну… Это как посмотреть.
— Говори.
— Мне нужна помощь. Хочу найти информацию об одном человеке, но… Аккуратно и неофициально.
— А я — человек со связями, так, что-ли?
— Именно, — хмыкнул я, поправляя наушник, — И скажу честно — возможно, мне реально грозит опасность. Только… Отложенная. Не прямо сейчас, но помереть могу.
— Ты в своём репертуаре, как погляжу. Снова какая-то таинственность!
— Да просто пока ни в чём не уверен, поэтому и говорить не могу прямо. А то получится, что поднимаю панику раньше времени.
— Кого тебе надо найти?
В этом весь Пётр — переключается на дело максимально быстро.
— Некий Синицын А. Ф. Соавтор патента артефакторной барокамеры под номером… — Я вгляделся в длинный список цифр и букв, и продиктовал их Салтыкову, — Возможно, работал в «Тихом месте». Но совершенно точно эти барокамеры он создал вместе с директором клиники, Соломоном Геллерштейном. И Пётр…
— Да?
— Мне нужно вообще всё, что ты сможешь о нём найти. Особенно, — я выделил это слово, — загадочные события, суды, скандалы, и всё такое.
— Умеешь заинтриговать…
— И вообще всё, что только можно. И… Побыстрее, пожалуйста. Это действительно вопрос жизни и смерти.
— Апостолов, вот скажи — ты как собираешься за такие услуги расплачиваться потом?
В его тоне проскользнула шутливая нотка, и я почти расслабился — но тут же вспомнил, что он учудил на новый год, и его умение обращаться с Эфиром.
Дерьмо космочервей!
Становиться должником такого человека совсем не хотелось — но я понимал, что кроме него и графа Юсупова у меня просто нет настолько влиятельных знакомых с доступом к закрытой (или спрятанной) информации, или нужными связями.
А инквизитора, как я уже думал, в это дело втягивать совершенно не хотелось. Потому что он, в отличие от Салтыкова, будет задавать массу вопросов.
— Да уж как-нибудь придумаю. Отдам тебе пару процентов от нашего будущего предприятия, например.
— Пять.
— Держи карман шире.
Пётр рассмеялся.
— Акула, блин… Ладно, я шучу. Помогу, конечно, чем смогу, ты мне всё-таки жизнь спас.
— Даже пару раз.
— Когда тебе нужна информация?
— Желательно прямо сегодня. Или завтра, в крайнем случае.
— Да уж… Ладно, я посмотрю, что можно сделать.
Он отключился, а я снова рухнул на кровать, размышляя — как быть дальше? Стоит ли свинтить из клиники прямо сейчас, пока ситуация не вышла из-под контроля? Потерять полтора миллиона, возможность усилить энергетику, избежать подозрений со стороны Геллерштейна, если такие возникнут?
Или задержаться, зная, что проклятье ещё долгое время меня не убъёт?
Обратно меня потом могут и не принять — если в чём-то заподозрят. И полтора миллиона, в случае отказа (так было прописано в договоре) улетят в трубу… Нет, надо оставаться. Проклятье тянет жизнь медленно, и время разобраться у меня есть… Вероятно, эти частицы со временем будут усиливаться, но…
Нужно собрать больше информации.
С такими мыслями я и уснул.
Утро следующего дня началось точно также, как и в мой первый день в «Тихом месте» — никто не связал меня, не вызвал на допрос. А значит — мои ночные похождения всё же остались незамеченными.
Провожатый целитель, завтрак, малозначимый разговор с Трубецким, обследование и процедуры сначала у Геллерштейна-младшего, медитации, процедуры у ворчащего себе что-то под нос Буковицкого, отвратительные зелья, немного тенниса с молчаливой Светланой Пожарской, которая в одиночестве отрабатывала подачи на корте.
Я попросил её составить мне пару, и девушка, смерив меня задумчивым взглядом ярко-зелёных глаз, кивнула. Мы не обменялись и парой слов — просто молча играли около часа, после чего она сказала «Спасибо», и робко пожала мне руку.