Оставив сундук в покое, я занялся книгами. Перед сном пришло в голову почитать, и я снял с полки лимонный том Акутагавы Рюноскэ. Между страницами "Жизни идиота" лежал листок из ученической тетради в клетку. Детская рука фломастером нарисовала на нем пятиэтажку с женским лицом в окне третьего этажа. Рисунок не содержал ничего необычного, но надпись меня смутила и даже слегка обеспокоила. "ЭТО НЕ МОЖЕТ БОЛЬШЕ ПРОДОЛЖАТЬСЯ НЕ МОЖЕТ". Слова, где таилась тревога, а возможно, и отчаяние, принадлежали явно не ребенку, хотя и были написаны крупными печатными буквами, которые толпились и, как слепые, натыкались друг на друга. Так мог писать человек в крайней стадии взволнованности либо в крепком подпитии.
Здесь, безусловно, была скрыта некая загадка, и ее будоражащее ощущение обещало трансформироваться в сюжет, а затем в новеллу.
Полежав некоторое время в темноте, я повернулся к стене-карте и включил подсветку. На желто-зелено-коричневом пространстве быстро удалось найти Париж, а за ним — Лондон и Стокгольм. Расстояние, отделяющее дом от улицы, полностью поглощало шум транспорта. Черные точки с названиями европейских столиц стронулись с места и закружились в хороводе. Я дремотно нажал клавишу на панели и, засыпая, успел с радостью подумать, какие тихие вечера ждут меня впереди.
Второй комплект ключей понадобился гораздо раньше, чем я рассчитывал.
Я снял квартиру в марте, а в начале следующего месяца в ней уже зазвучал женский голос.
Как и абсолютное большинство таких знакомств, наше — от встречи на стоянке такси до оставленного номера телефона — было набором банальных слов и поступков. Правда, телефон я дал свой — не столько потому, что Наташа мне сразу понравилась, сколько по причине беспросветно-издевательского молчания моего белого телефонного аппарата.
Я не тешил себя надеждами на прорыв этой блокады, однако три дня спустя телефон заговорил Наташиным голосом.
Она стала моей в первый же визит сюда и потом признавалась, что очень из-за этого переживала. В те дни наши отношения уже позволяли мне объяснить Наташе, что она всего лишь доверилась женской интуиции, а та нашептывала, что новый знакомый не намерен терять времени на действия, которые один его приятель назвал когда-то танцем павлина. Моя подруга согласилась. Ее русая головка с двумя подвитыми у висков длинными локонами покоилась на моем плече. Черная штора заслоняла нас от дневного света и остального мира. Из проигрывателя, которому после Наташиного появления я выделил место на столике возле карты, лилась лютневая музыка, а на полу рядом с кроватью стояла бутылка красного вина.
Наташа сказала, что ни в чем не раскаивается и, не поднимаясь, наполнила бокалы. За окном был май, и на пруду возле бывшего лютеранского кладбища в сумерках начинались лягушачьи концерты.
Назвать то время счастливым было бы неискренне. Как определить его поточнее?.. Оно пенилось жизненной энергией. Оно было подарком судьбы, хотя порой я подозреваю, что таинственные силы, которые вскоре втянули меня в свой водоворот, просто решили дать мне отдых перед близкими испытаниями.
В отличие от некоторых литературных героев, я жил не от свидания к свиданию. По утрам я усаживался за стол и писал три, а если повезет, то и четыре страницы будущей книги. За неделю черновик рассказа обычно бывал готов и, по старой привычке, прежде чем переписать опус начисто, я устраивал самому себе читку вслух.
Последний рассказ, вернее, его черновик, так и останется на столе непрочитанным...
Ну зачем это несуразное "последний"? Разве то, к чему я готовлюсь, не позволит мне?.. Откуда берутся сомнения, если путешествия не дают для них никакого повода? А может, я только убеждаю себя, усердно коллекционируя желаемые доказательства и закрывая глаза на то, что не укладывается в схему?..
Нет, теперь я должен вернуться в тот май, к Наташе, к лягушачьим концертам и зарослям сирени на почти деревенской соседней улице.
Если не ошибаюсь, я еще не упоминал, что после развода с женой уволился со службы. Гонорара за предыдущую книгу, по моим подсчетам, хватало не меньше, чем на год-полтора, а на больше я дал себе слово жизнь не планировать.
Итак, с утра я писал свои обязательные три страницы. После этого отправлялся пройтись, выбирая тихие улочки с ухоженными палисадниками, лавочками и ставнями на окнах. Эти улицы отделял от нового города девятиэтажный дом с гастрономом, в котором на обратном пути я покупал пару бутылок сухого вина.
Мои отношения с соседями ограничивались знакомством с бывшим электромонтажником Леней, который строил высоковольтные линии. Возвратившись как-то раз из командировки, он увидел жену в объятиях счастливого соперника. Леня выгнал неверную из дому, а сам запил, сорвался с монтажной верхотуры и получил пенсию по инвалидности. Заходя ко мне одолжить очередную пятерку, Леня повторял свою историю в разных вариантах, однако никогда не забывал благородно отметить, что жена изменила ему не с первым встречным любителем амурных приключений, а с капитаном дальнего плавания. Мне импонировало, что Леня быстро усвоил, в какие часы не следует беспокоить оранжевого песика, который сторожил нас с Наташей.