Николай принял ванну, взял приготовленное Дмитрием полотенце, хранившее жар утюга, и сухо-насухо обтёрся, изредка поглядывая в зеркало. Он собирался нанести визит французскому посланнику, и критически оценивал свой вид. «Богу лица не нужны, — думал он, подкручивая усы и расчёсывая волосы, — Богу нужны души. Ясные, чистые, верные».
Он плеснул в ладонь одеколон, похлопал ею по свежевыбритым щекам. Кожу приятно защипало.
Дмитрий помог ему одеться и кликнул казаков.
Собираясь к французу, Игнатьев уже знал, что барон Гро получил прекрасное воспитание, был отлично образован, имел связи в высшем свете. Дипломатическое поприще было ему не в тягость, и, если верить английскому послу Фредерику Брюсу, двоюродному брату лорда Эльджина, китайцы боялись его, как огня.
Барон Гро встретил посланника России довольно любезно и сразу усадил за стол, предложив выпить за знакомство.
— Это отличный мюскадель, — поднял он свой бокал с золотистым вином. — Люблю его запах.
Николаю вино показалось чуточку горьким. Возможно, это было связано с его недавним отравлением. Первые дни своего возвращения к сознательной и в меру бодрой жизни он не мог даже притронуться к еде. Сейчас барон угощал его жареной уткой, вымоченной в винном уксусе, и китайской лапшой. Роста он был среднего, недурен собой, щеголеват, несмотря на то, что явно разменял пятый десяток, при разговоре смотрел в переносицу собеседника, изысканно жестикулировал, относясь к себе, как бы с иронией, но это — для людей, игра на публику. После выпитого вина и ознакомительных ничего не значащих фраз он обращался уже к Игнатьеву по-свойски, говорил «мой дорогой», пересыпал свою речь остротами, любил «поджаристые» анекдоты, к месту и не к месту уточнял, что «это надо принять во внимание», и обижался, если с ним не соглашались. Николай уловил, что как только француз начинал сердиться или был чем-то недоволен, он принимался крутить на своём безымянном пальце массивный бриллиантовый перстень. При этом он избегал резких суждений, голоса почти не повышал, но недовольно кривил рот и скашивал глаза.
Уже через час стало ясно, что барон самолюбив до неприличия. О таких в России говорят: «Поднял бы гору, да плечи узки». И как всякий самолюбивый человек, не к чести меркантилен.
— Новая война с Китаем поможет мне озолотиться, — самодовольно потёр он руки и благодушно рассмеялся.
Он не скрывал жажды наживы.
Но не это, разумеется, заботило сейчас Игнатьева. Он понимал, что чем больше союзники узнают о нём, о цели его прибытия в Китай, тем больше будут стремиться всячески противодействовать его намерениям занять нейтральное положение в сложившейся конфликтной ситуации. Это логично, он бы делал то же самое, окажись на их месте в столь затруднительное время. Вместе с тем, он всерьёз начинал беспокоиться, как бы союзники не наломали дров в своём желании наказать китайцев и показать Цинам, кто первая скрипка в политическом оркестре мира и кто — чёрт возьми! — управляет этим оркестром. Первая скрипка в Европе, конечно же Франция, но дирижирует всей гоп — компанией, пиликающей разудалые концерты, как дома, так и на гастролях, не кто-нибудь, а королевская Англия, владычица морей и умопомрачительных богатств. Великая Британия — посланник которой, лорд Эльджин, так и не ответил на циркулярное письмо Игнатьева и тем самым выказал своё неудовольствие по поводу его прибытия в Шанхай:
— Вы не боитесь заболеть здесь малярией? — с ложной заботой в голосе поинтересовался барон и посмотрел на Игнатьева, как на редкий экземпляр китайской флоры. — Термин взят из латыни, означает «гнилой воздух».
— Боюсь, конечно, — ответил Николай. — В устье Амударьи у меня заболел ею доктор, сам себя лечил хинином и нам давал противные облатки. Горечь несусветная, но помогает. Тьфу-тьфу, больше никто не пострадал. — О том, что сам он перенёс брюшной тиф, а недавно на его жизнь покушались, он счёл уместным промолчать. Было и прошло. Он молод и здоров, как бык. Таким он и намерен оставаться. — Я не могу отрицать того, что невозможно подтвердить, поэтому я верю в Провидение. — Он нарочно уклонился в сторону от темы: барон Гро больше любил анекдоты, нежели серьёзный разговор, а ему хотелось показать французу, что он не любит светской болтовни. Их беседа касалась торговли и политики, петербургских нравов и парижских непристойностей, театральных имён, старых истин и новых умонастроений, былых кумиров и зыбкости конституционных прав, гарантированных своим гражданам их парламентами. Барон словно испытывал своего гостя на светскость и аристократизм мышления. Но больше всего он был озабочен прогнозами на рост ценных бумаг и акций металлургических компаний, отмечая стремительный рост цен на нефть и уголь.