Вдруг у полутрупика безвольного и бездыханного появляются признаки жизни. Дохлая полукрасавица разворачивается, как бы приподымается с одного бока, у неё появляется второе крыло! Оно не было откушено злодеем, о радость! Бабочка была жива! Красавец летун вынудил её изменить свою трупную позу инвалидки.
Бабочка-девочка распускает крылышки свои во всей своей красе, но не взлетает. Уцепившись за что-то у самой земли, выгибает ствол своего тела. Приподымает попку свою и не шевелится, распластанная и красивая, как крупный цветок с торчащим пестиком. Бабочка-жених вьётся над ней величественно, надменно и целенаправленно, снисходит до нее, опускаясь все ниже и ниже. Они совокупляются, ура!
Подумала о том, что все красавицы, пользующиеся особым признанием в мужской среде, обычно малоподвижны. Статуарны. Обладают чёткими, заметными чертами лица. Предпочитают яркие тона. Всё, как у бабочек: чтобы позволить себя заметить издали, дать себя рассмотреть повнимательнее. Может, прикинуться спящей или инвалидом каким. Чтобы изумился, затормозил свой полёт…
Я как-то видела очаровательную девушку, обритую налысо. Актриса из театра «Дерево». Нежная её кожа лоснилась на голове сексуально, напоминая то ли сладкую общипанную курочку, приготовленную для обжарки, то ли бритый лобок. Я написала стихи:
— и т. д. и т. п.
Посматривала на себя в зеркало, с любопытством зажимала волосы в кулак, примеряясь. Мечтала прийти однажды на свою ужасную работу, в комнатушку возле уборной, куда любил заходить в определённое время тучный наш директор… Он громко и смачно делал своё дело (перегородка была тонка), а потом, следом за ним, прибегала его немолодая секретарша с отечественным освежителем воздуха, большая любительница докторской колбаски… Я всё это видела и слышала, задыхаясь в смешанных газах. Ох, как мечтала выглянуть из двери в момент появления директора из уборной, потрясти его своей новой причёской. Но публики для этой акции было всё же маловато.
Директор, его секретарша и мой научный руководитель — нет, слишком мало зрителей, слишком мало. Хотелось большего отклика. Мечта осталась неосуществлённой.
Мне ещё рассказала историю одна девушка-аспирантка о том, каких женщин любят. Ей нравился один философ, изысканный, тонкий с виду. Наверное, не из тех, которого, встречая, приветствуешь не вслух такими вот словами: «О, здорово, хиломысл и словоблуд!» А может быть, из тех самых.
Он ей нравился, она к нему и так и сяк. Не обращает внимания. Загадочный какой-то.
Потом выяснилось — ужасная трагедия. Этот молодой человек влюблён. Сильно и безнадёжно. В девушку. В девушку-олигофрена. Где её подцепил, половозрелую и беспризорную, на свободе, — неизвестно. Но она показалась ему соблазнительной. Говорит, добрая она, ласковая, безответная. Мало говорит, всё время улыбается. Бурно проявляет радость, активно реагирует на ласку, всем всегда довольна. Среди нормальных такую не найти. Привык к ней, привязался, на то, что олигофрен, внимания не обращает уже.
Бедная моя подруга! Я думала, мне хуже всех. Мой К. ушёл к женщине — зубному врачу. Крепко она держит его за зубы!
Красивой девушке, высокой, яркой, труднее, чем некрасивой. Она издалека привлекает внимание. И вблизи тоже привлекает. На неё облизываются, из-за неё ссорятся, бьют друг друга больно. Делают подарки, пытаются снискать расположение. А зачем? И сами не знают. Какая-то генетическая эстетическая надежда на лучшее. Но, добившись расположения, на обладании не настаивают. Пользуются другими для этой цели. В постели и для дружбы ищут тепла, задушевности, доброты — не обязательно у самой яркой красавицы.
Мою подругу один такой тип пригласил в казино. Там он с друзьями играл то ли в бильярд, то ли в рулетку, то ли ещё во что. Она в вечернем платье, с разрезом на спине, наблюдала в чужом дыму и угаре, как он проиграл за два часа несколько тысяч долларов. Она стояла и еле сдерживала слёзы от жадности. Ей так хотелось этих денег. Дома сын, мать, ботинки прохудились. А он пригласил с целью похвастаться перед друзьями. Близости не требовал, денег не предлагал. Пригласил в качестве украшения бильярдного стола, так сказать. Как зелень петрушки кладут в рот к жареному поросёнку, чтобы оттенить румяную корочку (в нашем случае наоборот — оттенить зелень стола аппетитным румянцем красавицы). Она испытывала все муки ада. Он перед ней попонтовался, какой весь крутой, какой такой богатый и спустить несколько косых баксов — для него как сплюнуть. Отвёз её домой, поехал ещё куда-то.