К среде мучения Пенрода достигали своего апогея. Хорошего настроения, накопленного за выходные дни, еще кое-как хватало на понедельник и вторник. Но в среду последние капли оптимизма испарялись, и Пенрод, обычно проявлявший чудеса вьдержки в суровых житейских передрягах, окончательно падал духом. Именно по средам он, еще отчетливее, чем по понедельникам, убеждался, что субботы уж точно «больше не будет». Именно по средам Пенрод чаще всего старался увильнуть от школы. Правда, настал момент, когда он убедился: если у «невыносимых книжных болей» и есть преимущество, то они отнюдь не компенсируют неудобств.
Регулярность, с которой Пенрод «заболевал», вводила в сомнение даже Деллу. Когда он «совершенно выздоровев» (а «исцеление» всегда наступало ровно в десять утра!) отправлялся играть на задний двор, Делла неизменно кидала на него очень ехидные взгляды. Это сильно отравляло ему время, с таким трудом отвоеванное у школы. С каждым новым приступом его «болезни» домашнее проявляли все меньше сочувствия и все больше подозрительности. Вот почему он, в конце концов, просто вынужден был оставаться в кровати, по крайней мере, до одиннадцати часов. И при этом непрестанно стонать, показывая, таким образом, как ему плохо.
Наконец, дело кончилось тем, что отец утвердил, а мать провела в жизнь новый закон, в котором ясно формулировались «правила болезни» Пенрода Скофилда.
– Если ты заболел в выходные дни, – объявил отец, – ты можешь встать тут же, как почувствуешь себя лучше. Но если ты заболел и пропустил школу, ты должен оставаться в постели до следующего утра. Это для твоего же блага, Пенрод.
Последующие события доказали действенность закона. Среда проходила за средой, а Пенрод не мог упрекнуть себя даже в малейшем уклонении от учебного долга. Но вот настал новый месяц, и в первую же среду Пенрод не захотел идти в школу. Умываясь, он застонал, что всегда предшествовало мнимой болезни.
– Ладно! – вынес решение отец. И нарочито отчетливо произнес: – Оставайся в постели до следующего утра. И прими касторку!
Пенрод не возлагал особенных надежд на свой эксперимент. Но когда неудача из сферы воображаемого перешла в сферу действительного, его мятежная душа преисполнилась негодования. Одеваясь, он вел нелицеприятную беседу с воображаемыми, но грозными противниками.
Он бормотал:
– Ну, ну, пусть его поговорит. Ах, что я вам могу сделать? Вот сейчас вы узнаете, что! Да, да, я вам покажу! Я всем вам покажу! Вы что, не знаете, с кем имеете дело? Ну, что же вы ждете? Ну-ну, покажите мне, как я испугаюсь! Ага, не будете! Ну, тогда я вам покажу!
Дверь в соседнюю комнату была слегка приоткрыта. Теперь она широко распахнулась и в комнату вошла Маргарет.
– Что ты там говоришь, Пенрод?
– Ничего. Тебя это не…
– Тогда поспеши. Уже давно пора завтракать.
И, напевая, она выпорхнула из комнаты. Дверь в ее комнату осталась открытой. Надевая куртку, Пенрод заметил у Маргарет на столе недописанное письмо. Этот манускрипт, столь непредусмотрительно забытый сестрой, представлял собой частное послание, предназначенное исключительно для мистера Роберта Уильямса, который в настоящее время пребывал на занятиях в далеком университете.
Простые совпадения часто становятся первопричиной различных неприятностей. Как раз вчера Пенроду и его одноклассникам задали написать. Письмо другу на интересную тему». Наказание тоже было определено: каждый, кто не принесет письма, останется после уроков и не уйдет из школы до тех пор, пока не напишет. Именно эта угроза побудила Пенрода испытать, какой эффект произведут на отца его стоны. Потому что он, увы, не обеспечил себя никаким письмом – ни на интересную, ни даже на скучную тему.
Когда мальчики попадают в затруднительное положение, им вдруг начинает казаться, что все средства хороши, если они только помогут выпутаться. Правда, выпутываются мальчики часто неудачно. Они не умеют предвидеть будущее в деталях и из-за этого не могут все рассчитать. Достаточно вспомнить двух братьев, которые, стремясь скрыть свой поход в цирк, принесли домой две вяленые воблы и объявили, что провели целый день у реки и… «вот поймали».
Так приблизительно поступил и Пенрод. Ему позарез требовалось письмо, и вот на столе Маргарет он обрел его!
Снизу донесся голос матери. Она звала Пенрода к столу и предупреждала, что, если он не поторопится, то опоздает в школу. Времени не оставалось, и он сделал просто первое, что пришло ему в голову.
Он даже не прочитал письма. Зато найдя вверху листка свободное место, он написал: «Дорогой друг!» Затем он поставил подпись в конце: «Искренне твой Пенрод Скофилд!», – после чего вложил послание в потрепанную книгу, на обложке которой значилось, что это – «Основы английского сочинения». С этой и другими книгами, скрепленными ремнем, он спустился в столовую и сел завтракать. Теперь он был если не в радужном, то уж, во всяком случае, не в подавленном настроении, ибо тень «Письма другу на интересную тему», наконец, перестала витать над ним. Теперь он полагал, что с этим письмом все трудности позади, а значит, о нем можно больше вообще не думать. Хватит с него и других забот.